Отец Гийом окинул Кавелли кротким печальным взором.
– Мы должны спасти несчастную душу, привести к покаянию…
– Чего ждать от людей, которыми из Рима правят злодеи!
– Ваши слова ранят меня, – вздохнул собеседник, – я буду молиться за вас…
– Не утруждайте себя… Только замечу, мне удалось заполучить разрешение папы…
– Да, сын мой, мне известно. Значит, его святейшество узрело в вас доброго сына веры…
– Его святейшество узрело звонкие монеты, – пробормотал Франческо с отвращением.
– Напрасно вы отказываетесь верить в козни ведьм, – произнес отец Гийом, сделав вид, что не расслышал слова Кавелли. – Юная ведьма бежала вчера ночью… И ей помог слуга Дьявола…
– Не верю своим ушам! – воскликнул Франческо. – В наших городах остались смелые честные люди! Но как удалось обмануть ваших палачей?
– Дьявольские знания помогли ему, он двигался подобно тени! – развел руками инквизитор.
– Тайный герой просто обманул вас, – усмехнулся Кавелли.
– Мне грустно, что вы так и не осознали опасности! Город окутывает тьма! – отец Гийом смахнул слезу. – А ведь ваша юная племянница верит моим словам…
Он с улыбкой взглянул на испуганную Паолину, которая вцепилась в руку дядюшки.
– Не бойтесь, дитя мое, все колдуны и ведьмы будут арестованы и приведены к покаянию, я готов спасти их души… Они не причинят вам зла…
Паолина закивала, не сумев ответить.
– Колдуны? – испуганно воскликнул подошедший юноша. – Они могут меня заколдовать, мне страшно.
– Конечно, страшно, – усмехнулся Франческо, – они превратят вас в жабу.
Казалось, что юноша сейчас потеряет сознание.
– Доминик де Гарде, – представила юношу Изабелла, – сын недавно почившего синьора Пьера де Гарде.
Паолина окинула испуганного гостя удивленным взором.
– Он Доминик де Гарде? – прошептала она озадаченно. – Не может быть…
Наконец к гостям присоединилась Флер де Лис, к которой подошел Франческо. Молодая дама смутилась, невольно отступив. В этот момент к ним подошел Феб де Шатопер.
– О! Городская стража, которая всегда прибегает последней! – хохотнул Кавелли.
– Я прознал о вас, синьор наглец, – произнес Феб натянуто. – Требую, чтобы вы больше не смели говорить с моей невестой…
– А если я нарушу ваши требования? – рука Кавелли легла на рукоять итальянского кинжала.
Он пристально смотрел в глаза соперника.
– Не время для ссоры, синьоры, – жестко произнес подошедший Бенедикт, поймав испуганный взгляд Изабеллы.
– Значит, завтра, синьор Шатопер? – спросил хладнокровно Франческо.
– Указания начальства не позволяют мне опуститься до драки, – высокомерно произнес Феб, – слыхал, что в ваших краях приятно решать споры ударом кинжала, но вы в Париже, синьор!
– Да, вчера мы имели честь познакомиться с парижскими манерами, – усмехнулся Кавелли, – Значит, вы не возражаете против моих бесед с синьориной.
Он поклонился Флер де Лис.
– Все гости собрались, начинаем танцы! – прервала их спор Изабелла, – Гренгуар, пусть ваши друзья-музыканты начнут играть вашу песню, мою любимую…
– Слушаюсь, моя прекрасная госпожа, – поклонился поэт-музыкант. – Я начну играть, мои товарищи подхватят.
– Кузина, позволь мне начать веселье? – произнес Кавелли, забирая гитару у трубадура. – Моя баллада, надеюсь, не наскучит.
Никто не успел возразить, и Франческо запел, глядя в глаза синьорине.
– Я оскорблен, – произнес Шатопер, удаляясь.
Невеста хотела остановить его, но голос Изабеллы заставил ее замереть.
– Помните о вашей гордости!
– Да, – прошептала синьорина, слушая слова песни, в которых звучало признание.
Гости с интересом наблюдали разыгравшуюся сцену. Даже отец Гийом скрывал хитрую улыбку.
Вскоре баллада сменилась веселой песенкой Гренгуара, и начались танцы…
* * *
Сновидения Паодины были светлыми и беззаботными, в них синьорина чувствовала спокойствие и защиту, которой так недоставало днем. Невольно став хранительницей семейной тайны, юная Кавелли жила в постоянном страхе. Только во сне все тревоги отступали. Иногда не хотелось просыпаться, но добрые сны будто давали надежду, что в новый день все переменится, и долгожданная защита придет – главное, сохранить тайну. Приходилось все время думать, что друг может оказаться врагом, от чего становилось невыносимо – видеть в любом прохожем злодея и сторониться каждого.
