— О-о! — озорно подмигнула Саванна.
— Я уже сказал, сейчас для меня это не имеет значения!
— Все же не выставляй эту наколку, если поедешь в Китай.
Я засмеялся.
Она помолчала минуту.
— Значит, ты бунтарь?
— Был когда-то давно, — сознался я. — Или не очень давно. Кажется, с тех пор сто лет прошло.
— Поэтому ты сказал, что в то время армия была тебе необходима?
— Да, она пошла мне на пользу. Помолчав, Саванна спросила:
— Скажи, в то время ты бы прыгнул за моей сумкой?
— Нет. Наверное, только посмеялся бы.
Несколько секунд Саванна оценивала мой ответ, будто решая, верить мне или не верить, и наконец глубоко вздохнула.
— Хорошо, что ты записался в армию. Сумка мне была очень нужна.
— Видишь, как все удачно…
— А еще что?
— В смысле?
— В смысле — что еще ты можешь рассказать о себе?
— Ох, я не знаю. Что тебе хочется знать?
— Расскажи мне что-нибудь, чего о тебе никто не знает.
Я подумал.
— Могу сказать, сколько десятидолларовых монет без кромки с головой индейца было отчеканено в тысяча девятьсот седьмом году.
— И сколько?
— Сорок две. Они изначально не предназначались для денежного обмена: работники Монетного двора отчеканили их для себя и своих друзей.
— Ты увлекаешься нумизматикой?
— Я бы так не сказал. Это долгая история.
— У нас полно времени!
Я колебался. Саванна потянулась за своей сумкой.
— Погоди, — сказала она, копаясь в объемистых недрах. Вскоре на свет был извлечен тюбик «Коппертона». — Будешь рассказывать, когда намажешь мне спину лосьоном. Кажется, я обгорела.
— О, разрешаешь? Саванна подмигнула.
— В награду за откровенность.
Я натер ей лосьоном плечи и спину, не забыв, однако, и про остальные части тела — я убедил себя, что кожа там покраснела, а солнечные ожоги сделают завтрашнюю работу их обладательницы страшно мучительной. После этого я несколько минут рассказывал Саванне о деде, отце, нумизматических выставках и старом добром Элиасберге. Я не отвечал конкретно на вопрос, не будучи уверен, что должен содержать правильный ответ. Когда я закончил, Саванна повернулась ко мне:
— Твой отец до сих пор собирает монеты?
— Как заведенный. По крайней мере я так думаю — мы больше не говорим о нумизматике.
— Почему?
Я рассказал и об этом. Мне полагалось выставить себя в лучшем свете, умолчав о плохом, чтобы произвести впечатление, но с Саванной это было невозможно. По какой-то причине при ней возникала потребность говорить правду, хотя мы были знакомы второй день. Выслушав меня, она некоторое время сидела с озадаченным видом.
— Я вел себя как скотина, — подсказал я. Конечно, существовала и более точная характеристика меня тогдашнего, но она не годилась для девичьих ушей.
— Пожалуй, — протянула Саванна. — Но я не об этом думала. Я пыталась представить тебя в юности, потому что сейчас ты ничем не напоминаешь того человека.
Любой ответ прозвучал бы фальшиво, пусть даже ее замечание было справедливым. Поколебавшись, я прибегнул к папиному методу и промолчал.
— А какой вообще характер у твоего отца?
Я коротко описал. Пока я говорил, Саванна, сидя с видом напряженного раздумья, набирала в горсть песок, и он сеялся сквозь пальцы. В конце, снова удивив себя, я признался, что мы с отцом стали почти чужими.
— Все правильно, — сказала она деловым тоном без всякого осуждения. — Ты отсутствовал два года и сильно изменился. Откуда же ему тебя знать?
Мне надоело лежать, и я сел на полотенце. Вокруг яблоку негде было упасть: все, кто хотел попасть на пляж, уже пришли и пока не собирались уходить. У кромки воды Рэнди с Брэдом играли во фрисби, сопровождая это занятие беготней и криками. Вокруг них собрались и другие желающие поиграть.
— Да, конечно, — сказал я. — Но дело не только в этом. Мы всегда были чужими. С ним очень трудно разговаривать.
Выговорив последнюю фразу, я подумал, что впервые в жизни обсуждаю эту тему с другим человеком. Странная какая-то тяга к откровенности у меня сегодня. С другой стороны, большую часть сказанного мной Саванне можно считать странным.
— Многие молодые люди говорят это о своих родителях. Может, и так, подумал я, но у меня иной случай. Дело не в разнице поколений, просто с моим папахеном нормально почирикать можно только о монетах. Вслух я ничего не сказал. Саванна разровняла песок перед собой и проговорила неожиданно мягко:
