И Каштанов вдруг почувствовал, что не имеет права отказать Прасковье Евграфовне, не может разрушить ее великую веру в искусство. Он во что бы то ни стало должен написать портрет Павла Полегаева.
Художник встал, нервно прошелся по мастерской, взглянул на часы: где же Оля?
Девушка пришла через несколько минут, весело поздоровалась.
— Опаздываете, Ольга Николаевна, — недовольно сказал Каштанов. — А я жду вас.
— Извините, Владимир Владимирович, но я всегда прихожу в это время, — возразила девушка.
Каштанов забарабанил пальцами по стеклу.
— Вы не запомнили, из какого она колхоза?
— Кто? — спросила ничего не понимающая Оля.
— Прасковья Евграфовна Полегаева.
— А, та, что приходила насчет портрета?.. Я не спрашивала откуда она.
— Нужно спрашивать. Вообще впредь интересуйтесь людьми.
— Хорошо, Владимир Владимирович, буду интересоваться, — ответила Оля, часто замигав.
— Наведите справки о Прасковье Евграфовне, узнайте ее адрес сегодня же.
Написать портрет Павла Полегаева оказалось гораздо сложнее, чем предполагал художник. Тех скудных сведений о внешности Павла, которые он получил от Прасковьи Евграфовны, встретившись с ней в ее селе, было далеко не достаточно. Каштанов списался со штабом флота и даже разыскал адмирала, приславшего письмо матери моряка, но, кроме новых подробностей его подвига, ничего не узнал.
Тогда Владимир Владимирович навел справки и поехал в райцентр, где Павел учился, а потом работал некоторое время инструктором физкультуры и спорта в десятилетке. Директор школы выслушал Каштанова и тотчас собрал всех учителей. Они очень хотели помочь известному художнику, но фотографии, на которой был бы заснят Полегаев, ни у кого не нашлось. Звонили в районо, но и там не сохранилось личного дела Полегаева. Извинившись перед учителями за беспокойство, Каштанов, опечаленный неудачей, простился. Директор проводил его до машины.
— Война все перетряхнула, Владимир Владимирович, — как бы оправдываясь сказал он. — Очень трудно найти, а ведь были у нас фотографии Полегаева с учениками — целая фотовитрина о спортивной жизни школы.
Директор вдруг остановился и воскликнул:
— Да, вспомнил! У тети Поли надо спросить. Это ветеран нашей школы, уборщица, — пояснил он.
Директор куда-то заспешил и через несколько минут привел немолодую женщину в синем рабочем халате. Выслушав просьбу художника, она сказала:
— Должны быть карточки. Пойдемте.
В тесной, слабо освещенной маленьким оконцем кладовой лежали на полу пачки стенгазет, связки каких-то бумаг, старых изодранных плакатов, журналов.
— О, да у вас, тетя Поля, тут целый архив, — воскликнул поощрительно директор.
— Архив! — отозвалась тетя Поля: — То-то же. А то: «Хлам! Выбросить!»
Она присела на пачку газет и развязала сверток, в котором оказались стопки пожелтевших фотографий. Тетя Поля начала перебирать их.
— Вот, — сказала она, передав Каштанову одну из фотографий, и начала связывать сверток, — Больше нету.
Каштанов потянулся к оконцу, но, ткнувшись головой в потолок, поспешно отступил.
— Который? — спросил он, разглядывая фотографию и поправляя съехавшую на глаза шляпу.
— Вот, — указала пальцем тетя Поля на одного из игроков, рассыпавшихся по волейбольной площадке. — Хороший был парень: уважительный к старшим и бережливый. Не в пример другим.
Каштанов разглядел фигуру Павла, который стоял в дальнем углу площадки с поднятыми руками, готовый принять мяч. Половина лица его была закрыта — виднелись лишь короткий чуб, часть лба и один глаз. Это было не то, что искал художник, но все-таки…
Каштанов поблагодарил тетю Полю.
— Не стоит. Потом передадите матери Павла.
Все трое уже вышли со двора и остановились у «Победы» Каштанова.
— Значит, рисовать Павлика будете, — словно для себя вслух сказала тетя Поля, когда Владимир Владимирович, попрощавшись с ней и директором, открыл дверцу кабины.
— Да, попробую, Полина Савельевна.
— Это хорошо. Парень стоящий. Он и у нас тут добрую память по себе оставил. Пруд-то наш — его затея: речку перегородили и пожалуйста. Теперь и рыба, и купанье для ребят. Видели?
Каштанов остановился, заинтересованный, взглянул на уборщицу.
