— Привет, большой парень. Как дела?
Джубал качнул головой, не отводя взгляда от огня.
Я знал, что он чувствует, потому что сам когда-то был таким же. Не стоит подгонять его. Еще есть время.
— Ты боишься? — спросил я, когда он посмотрел на меня.
Он кивнул. На смену уверенному и разговорчивому парнишке, которого я встретил когда-то у могилы его деда, и способному ученику, которого я неплохо узнал за этот год, пришел онемевший, робкий мальчик, ищущий спасения. Он искал скамью, под которую мог бы забраться.
Прошла еще минута.
— Что, если я застыну, как чурбан, и все позабуду? — наконец прошептал он.
Я пожал плечами:
— Тогда начнем снова.
— А если я снова застыну?
Я усмехнулся:
— Тогда попробуем еще раз.
— Что, если…
Я легонько постучал его по виску.
— Песня рождается не здесь. — Я похлопал его по груди. — Она рождается вот здесь, — я приблизился к огню. — Твое сердце помнит то, что забывает разум.
— Откуда ты знаешь?
— Музыка так устроена, вот и все.
— Ты когда-нибудь боялся?
— Не сейчас.
— А вообще?
— Было однажды.
— Где? — Он тянул время, но я все понимал.
— На первом концерте у Водопада. — Я указал на юг. — Мой отец нашел меня, когда я спрятался под скамьей у пианино.
— И что он сделал?
— Посадил меня на скамью, поднял мой подбородок и сказал, что он все равно гордится мной. Что я не смогу сделать ничего плохого. Что мне нужно только открыть рот и выпустить дыхание, которое я всю жизнь держал в себе.
— И ты это сделал?
— Ну да.
Уголок его рта изогнулся в улыбке.
— Хочешь, расскажу один секрет? — спросил я.
Он кивнул, по-прежнему стоя спиной к двери.
— Ты не обязан играть сегодня вечером.
На лице парнишки отразилось облегчение, смешанное со смущением.
— А ты хочешь, чтобы я играл?
— Разумеется. Но мир не перевернется, если ты не выйдешь на сцену.
— Значит, я могу остаться здесь?
— Да.
— И ты не будешь злиться?
— Нет.
— А как насчет мисс Делии?
— Она тоже не будет сердиться.
Его напряженные плечи опустились. Когда я повернулся, собираясь уйти, он схватил меня за руку.
— Это правда?
Я повернулся:
— Джубал, хочешь узнать еще один секрет?
Он ждал.
— Секрет в том, что мы играем музыку, а не работаем над музыкой.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он, наморщив нос.
— Создание музыки — это не работа и не обязательство. Это то, чем ты хочешь заниматься. То, что доставляет удовольствие.
— Ты не станешь беситься, если я испорчу вашу запись и выведу из себя того парня в наушниках, который сидит в будке?
Я нахмурился, глядя на него:
— С чего ты взял, что должен играть идеально? Я не учил тебя этому.
— Но все эти люди с телевидения после каждого выступления начинают судить да рядить о тех, кто поет или играет.
— Значит, вот что ты узнал из телевизора? Я собираюсь поговорить с твоей мамой, чтобы она отключила кабельное вещание.
Он рассмеялся.
— Позволь мне кое-что объяснить, — сказал я. — Ты играешь не для судей. Если кому-то из слушателей сегодня не понравится, как ты играешь, они могут пососать лимон.
Это ему понравилось.
— Более того, если они скажут хотя бы одно слово против тебя, оно дойдет до тебя только через меня и Делию. Джубал, тебе уже пора понять, что музыка — это дар. Мы создаем ее для того, чтобы отдавать людям. Публика может этого не знать, но им нужно то, что у тебя есть, потому что ты единственный примерно из шести миллиардов человек на планете, у которого есть своя песня. Бог избрал тебя. Не твой отец, не я и не Делия. Никто другой. Поэтому, если хочешь, ты можешь заткнуть пробку и отпивать по глоточку, пока стоишь тут у огня, но прежде чем ты позволишь страху перед неудачей помешать тебе выйти на сцену, тебе следует знать, что некоторые из людей, собравшихся в зале, тяжело больны. Некоторые из них устали, сломались или остались одни на морозе. Некоторые страдают от жестоких слов, которые они слышали от любимых людей, а другие ходят в цепях, которые сами на себя наложили. Так или иначе, когда ты сидишь перед ними и говоришь: «Разрешите мне исполнить для вас песню», ты даешь им что-то такое, чего не купишь за любые деньги.
Он выглядел смущенным.
— Что же это такое?
— Надежда.
Он покачал головой.
