Многим в тюрьме не терпелось увидеть Лачи: Хаджи и Мир Чандани, Каушалии и Джинан, Кали Чарану и другим. Им хотелось посмотреть, что сделала оспа с красотой Лачи. Они не вполне доверяли тем сведениям, которые получали из больницы, потому что помнили Лачи до болезни. Картина, виденная когда-то, будет стоять перед глазами до тех пор, пока человек своими глазами не увидит перемену в ней. Лачи хотели видеть все кроме Хуб Чанда. Тем не менее он постарался остаться с ней наедине. Хуб Чанд не хотел, чтобы посторонние были свидетелями его волнения. Надзиратели, приведшие Лачи в кабинет, удалились по его знаку.
Едва взглянув на Лачи, Хуб Чанд закрыл глаза рукой. Он не мог смотреть на нее, но нельзя же было все время разговаривать с закрытыми глазами, ему пришлось открыть их и смотреть на Лачи. Ее безобразие, словно острое копье, ранило его сердце. Где та несравненная красавица, которую он хотел увезти в Париж, прекрасная как цветок, свежая как жизнь, чей портрет он создал своими руками после долгого и упорного труда? Разве это та самая Лачи, которая внесла смятение в его жизнь? Воспоминание о ней не давало ему уснуть по ночам, он готов был отдать все ради того, чтобы прижаться головой к ее ногам. Боже мой! Неужели это та самая Лачи? Это обезображенное, искривленное тело, ужасное лицо, разорванные губы, вывернутый набок подбородок, ввалившийся нос, безжизненный блеск невидящих глаз.
— Супритан! — медленно произнесла Лачи. — Вы даже не хотите поговорить со мной?
— Что ты, Лачи! — испуганно ответил он. — Нет, я просто поражен…
— Я стала очень некрасивой?
Он еще больше испугался этого вопроса:
— Нет, нет, Лачи! Садись вот сюда! — он хотел посадить ее, но Лачи воспротивилась.
— Я заключенная, супритан! Как же я могу сидеть в вашем присутствии?
— Тебя не обижали в больнице? — быстро заговорил он. — Я собирался тебя навестить, но было так много работы, что я не смог выбрать свободной минуты. Я часто вспоминал тебя. Здесь в тюрьме все восхищались твоей порядочностью, благородством.
— Супритан! — прервала Лачи его бессмысленные высокопарные изречения.
— Что?
— Вы увезете меня в Париж?
— Париж? Ха-ха, Париж? Ха-ха-ха-ха, — смущенно засмеялся Хуб Чанд.
— Да! И будете писать только мои портреты, не правда ли? Иногда человек становится словно океаном. Я ведь тоже океан. Что из того, что я стала безобразной? Ведь растворяются же в океане сотни, тысячи тонн человеческих нечистот, выносимых реками, — в голосе ее звучала горечь.
— О, Лачи! У меня же есть приятная новость для тебя.
Сердце ее замерло. Гуль вернулся! Наверное, вернулся Гуль! Ноги ее задрожали, она не могла больше стоять, опустилась на стул и едва слышно спросила:
— Гуль вернулся? Письмо от него?
— Нет, — Хуб Чанд взял из ящика стола какую-то бумагу.
Услышав отрицательный ответ, Лачи пришла в себя. Дыхание снова стало ровным, пропали спазмы, сжимавшие горло.
— Правительство по моему ходатайству досрочно освобождает тебя из тюрьмы за твое безупречное поведение. Ты теперь свободна. Можешь идти куда хочешь.
— Можешь идти куда хочешь! — Эти слова, словно стрела, пронзили ей сердце. Когда-то она думала, что выйдет из тюрьмы и отправится в Пакистан искать Гуля. Она пойдет пешком, но найдет своего любимого. Но тогда она видела. Она узнала бы Гуля среди миллионов других лиц. Теперь она погружена в безбрежную темноту. Как ей найти теперь Гуля? Пусть бог лишил бы ее всего, но только не зрения!
— Куда ты пойдешь теперь, Лачи? — прерывая ее горькие мысли, спросил Хуб Чанд.
Лачи задала себе этот же вопрос: «Куда ты пойдешь теперь, Лачи? Люди отняли у тебя даже это убежище, где ты могла бы прожить еще несколько месяцев. Куда ты пойдешь теперь? Тот, ради кого ты ушла из табора, из-за которого тебя изгнал табор, далеко отсюда. Мир велик. Где-нибудь и для тебя найдется угол. Вспомни! Нет ли у тебя кого-нибудь?»
— Пусть выведут меня из тюрьмы. Я сама пойду, куда мне нужно! — медленно проговорила она.
Хуб Чанд торопливо позвонил:
— Отведите Лачи к Кали Чарану. Он оформит ее документы.
Лачи увели. Хуб Чанд вытер платком пот со лба. Слава богу, все обошлось без лишнего шума.
