— Но это ведь не фотография!
— А что же?
— Это живопись. Я буду писать твой портрет красками на холсте!
— А сколько для этого нужно времени?
— Может быть, дней десять, может, десять месяцев, а может, и десять лет.
— И мне придется десять лет сидеть у вас в тюрьме?!
— Нет, я буду сам приходить к тебе домой!
— Но у меня нет дома! — сказала она печально. — Был бы, если бы я вышла замуж за Гуля!
— Гуль? Это тот патан, который навещает тебя?
— Да!
— Ты его любишь?
— Больше жизни! Бабу, можно мне попросить вас кой о чем?
— Конечно!
— Возьмите и Гуля в тюрьму. Дайте ему здесь каморку — у вас ведь их много. Мы бы жили здесь с ним вдвоем. У нас был бы здесь свой дом.
Хуб Чанд от души расхохотался:
— Глупая! В тюрьму сажают преступников. Это наказание. Разве ты не видишь разницы между жизнью на воле и в тюрьме?
Лачи покачала головой:
— Нет, бабу! Мир за этими стенами тоже похож на тюрьму. Разница лишь в том, что там нет железных решеток.
Ее глаза были задумчиво устремлены в небо. Хуб Чанд как завороженный смотрел на нее.
Лачи оглянулась. Он испуганно вздрогнул и взялся за кисть.
— О, бабу! Да вы еще не начали писать?! Холст-то совсем чистый! — засмеялась она.
— Я пытаюсь вникнуть в тебя!
— Вникнуть в меня? А что во мне есть такого? Я ведь просто Лачи!
— Вот в этом-то и заключается трудность.
— Что?
— Ничего, — немного грубовато ответил он, — стой спокойно, не шевелись и не разговаривай!
— Это очень трудно.
— Но иначе я не могу писать.
Лачи приложила палец к губам. Хуб Чанд поставил ее в надлежащую позу.
Она молча позировала несколько минут. Хуб Чанд делал наброски.
— Бабу! Я хочу пить! — сказала она вдруг.
Он принес ей воды. Прошло еще несколько минут.
— Бабу! А если Гуль тоже убьет кого-нибудь, вы возьмете его в тюрьму?
— Кого убьет?
— Ну, кого-нибудь. Мало ли в этом мире злых людей!
— Убийство — грех, а не преступление. А представь себе, что его приговорят не к двум-трем годам, а к пожизненному заключению?
— Ну что ж, тогда и я с ним тоже буду всю жизнь сидеть в тюрьме!
— А вдруг его повесят?
— О боже! Это будет жестоко! — она задумалась, потом продолжала: — Ну, вы пишите. Я больше не буду разговаривать.
Она снова встала в позу. Хуб Чанд строго сказал ей:
— Не шевелись!
Не прошло и получаса, как Лачи вновь заговорила:
— Бабу, вы самый главный в тюрьме?
— Да, я — суперинтендант тюрьмы!
— Суп-ри-тан? — по слогам повторила она.
— Да, супритан! — засмеялся он.
— А главнее супритана тюрьмы кто-нибудь бывает?
— Бывает. Заместитель главного инспектора.
— А главнее его?
— Главнее его — генерал! — смеясь, ответил он.
— А главнее генерала?
— Бог! — как бы обрывая разговор, сказал он. Лачи замолчала.
— Бог тоже мужчина, — произнесла она наконец медленно, — в этом мире все большие люди мужчины. Где же я найду справедливость?
Хуб Чанд вздрогнул и пристально посмотрел на Лачи. Но лицо ее было обычным. Она даже не понимала, какую вещь сказала, — молча стояла, приняв позу, с высоко поднятым бубном. Он долго изумленно смотрел на нее, потом начал работать. Лачи вдруг спрыгнула с помоста.
— Что случилось? — испуганно спросил Хуб Чанд.
— Ничего! Просто у меня зачесалась щиколотка, — и она начала ногтями почесывать ногу.
Хуб Чанд улыбнулся ее непосредственности.
Процесс над Лачи привлек внимание всего привокзального района. Расследование полиции, интервью в газетах, фотографии цыганского табора — все это наделало много шума. Одни хвалили Лачи за храбрость, другие — их была большая часть — были настроены против нее. Она нарушила законы общества и табора, этого ей простить не могли. На суде фигурировало и имя владельца фабрики пластмассовых изделий (он даже проходил свидетелем по делу). Но, будучи влиятельным человеком в этом районе, он сделал все возможное, чтобы выйти сухим из воды и свалить всю вину на Лачи. Хотя после смелого заявления Лачи и признания ею вины эти обвинения теряли смысл, он приложил усилия к тому, чтобы Лачи получила возможно более суровое наказание. Мужчины всегда готовы укрыть любые грехи женщин, но они не выносят того, чтобы женщина, восстав против них, подобно Лачи, ставила на карту свою жизнь ради спасения чести. Ведь это дурной пример для других женщин! Действительно, так и случилось. Больше всего процесс над Лачи повлиял на цыганок из ее табора. Молодые женщины одна за другой отказывались торговать своим телом. Их мужья были встревожены, глава табора разъярен. Всполошились и старухи. Но смелый поступок Лачи разорвал цепи, веками сковывающие цыганок. Теперь они готовы были воровать, плести корзины, продавать безделушки, выполнять любую другую работу, но не продавать свою честь. Они ругали, корили, стыдили своих мужей, пытаясь приучить тех к работе. Три девушки совсем убежали из табора и вышли замуж за бедных, но работящих городских парней. Табор распадался. Первый же порыв урагана, как былинку, унес его старые обычаи. Против воли табор был переброшен в двадцатый век. Это — обычное явление. Так часто бывает в жизни многих людей везде и всегда. Они не хотят идти вперед, цепляются за свои старые узы, обычаи, обряды, за религиозные и общественные догматы. Но мятежные силы подхватывают их и несут вперед. Эти силы настолько могущественны, что человек, цепляющийся за старое, не может сопротивляться им и вынужден идти вперед.
