— Чего там… Это я спозаранку, прямо с ночной… Но такое дело…
— Где он? — перебила его она.
— Разрешите все по порядку?
— Да, да… присаживайтесь. Может, разденетесь? Правда, у меня жуткий холод.
Мужчина присел, попросил разрешения закурить. Долго сворачивал цигарку.
— Такая история вот вышла… — начал он. — Жена моя к матери своей поехала, к теще, значит, под Малоярославец, за картошечкой… Ну, а тут немец подошел, будь он неладен. В общем, больше месяца ей там под немцем и пришлось пробыть. Оккупация, хоть и недолгая, но все же… Как немца прогнали, сразу ей выехать не удалось — поездов не было…
Вере Глебовне не терпелось узнать все поскорее, но торопить мужчину ей было неудобно. Она только нервно курила и не сводила глаз с неожиданного гостя.
— А… тут часть воинская прибыла, в которой ваш сынок служит,продолжал он. — Как раз у тещи в доме со взводом и расположились. Когда жена уезжала, он и попросил письмецо в Москве опустить, но мы с женой подумали и рассудили, что лучше я вам его в руки передам. Вернее дело-то, а то мало ли чего — и военная цензура задержать может или еще что, а то вообще вдруг затеряется. Вот и пришел.
— Спасибо вам огромное. Письмо… Где письмо? — не сдержала она нетерпения.
Мужчина долго расстегивал ватник, долго шарил в боковом кармане пиджака, а у нее прерывалось дыхание и дрожали руки.
Письмо было короткое: "Нахожусь под Малоярославцем, в деревне Бородухино, в шести километрах от города. Пробудем здесь несколько дней, может быть, неделю. Если сможешь — приезжай. Вряд ли еще раз придется быть так близко от Москвы. Жду. Целую".
Все смешалось в душе Веры Глебовны — и нахлынувшая радость возможной встречи с сыном, и страх, что она не сумеет быстро выехать и не застанет его, и боль, что неизбежное совершилось и Андрей уже в нескольких десятках километров от фронта.
— Ну, я пойду… — поднялся мужчина.
— Нет, что вы? — очнулась она. — Погодите. Я так благодарна вам. Хотите чаю? Горячего? Хотя чего я… У меня есть чем вас угостить.
Она вспомнила, что соседка с первого этажа, в прежние, лучшие времена помогавшая ей в уборке квартиры, а теперь работавшая на парфюмерной фабрике, принесла ей недавно небольшой флакон спирта: "Вдруг ваш Андрей проездом будет. Угостите тогда".
Она вытащила из буфета флакончик, достала большую рюмку.
— Только закусить нечем, — она развела руками, — абсолютно нечем. Нет даже хлеба. Не ходила еще в булочную.
— Какая закуска в наше время! У меня есть с собой чуток… вот и закушу.
— Прошу вас, — пододвинула она ему рюмку. — Это так благородно с вашей стороны было принести письмо…
Мужчина усмехнулся и перебил ее:
— Ну, зачем такие слова высокие? Какое это благородство — обычное дело. Русские же мы… Ну, за сынка вашего, — он поднял рюмку. — Чтоб фашистов бил и живым остался. — Он выпил, крякнул и стал медленно жевать вынутый из-за пазухи кусок хлеба. — Промерз сильно. Вон какая непогодь стоит. Каково ребяткам на фронте…
— Да, подумать страшно.
— Жена сказывала, что оружия они еще не получили, но вы все-таки поторапливайтесь… Поедете?
— Обязательно. Только пока не знаю как.
— Поезда-то еще не ходят. Если эшелоном каким пристроиться? Но пропуск, наверное, надо вам выхлопотать.
— Пропуск? — спросила Вера Глебовна.
— Да. Моя жена на санитарном поезде доехала, и то, хоть паспорт московский показывала, не сразу взяли. Еле уговорила. А вам на воинском придется. Обязательно пропуск спросят. Так что хлопочите.
Вера Глебовна резко поднялась, подошла к двери, открыла. Там стояла соседка.
— Что вам нужно около моей двери? Это невыносимо, наконец! — бросила она в сердцах.
— Да я только что постучаться хотела, — без всякого смущения сказала соседка. — Сказать, что звонил вчера подполковник этот ваш и просил передать, что зайдет сегодня утром.
— Хорошо. Спасибо, — Вера Глебовна закрыла дверь. — Господи, и так все двадцать лет! Все время под дверью!
— Да, бывают такие любопытные, — усмехнулся мужчина. — Своей жизни нет, вот чужой и живут. Была у нас в квартире тоже такая. Переехала, слава богу… Ну, спасибо вам за угощение. Согрелся малость, — он поднялся.
