Дорога смерти. 43-я армия в боях на Варшавском шоссе. Схватка с «Тайфуном», 1941-1942 - страница 18

Как о том свидетельствуют многочисленные источники, немецкие войска превосходили подразделения и приданные части 43-й армии на Спас-Деменском направлении в людях – в 3,2 раза, в орудиях и минометах – в 7 раз, в танках – в 8,2 раза. Противник имел полное превосходство в воздухе.

Генерал Гальдер записал в своем дневнике: «…Лучше всего положение на 1 октября 1941 года в т. группе Гёпнера, которая имеет дивизии полного состава».

Исследователь октябрьских боев на Варшавском шоссе подольский поисковик И.А. Красильников допускает, что на главном участке прорыва – в полосе, непосредственно примыкающей к Варшавскому шоссе, – Гёпнер сосредоточил группировку, которая превышала наши войска: по танкам в 15 раз, а по остальным параметрам от 3,5 до 7 раз. Таким образом, противник стянул достаточные силы и средства для успешного прорыва и дальнейшего проведения масштабной наступательной операции.

Катя Лукина с однокурсницами, такими же комсомолками, как и она, уже третью неделю работала на окопах. Так они называли свое грандиозное сооружение, которое уже начало принимать очертания. Противотанковый ров тянулся от поймы одной речушки к болотистой пойме другой и перехватывал большак от Семирёва на Крайчики и далее на Киров. Речушки назывались – одна, побольше, Десёнкой, а другая Оболонкой. Оболонка была холодной, родниковой. Там они брали воду. А в Десёнке иногда купались, хотя уже заканчивался сентябрь, и ночами было совсем холодно.

На западе, в стороне Десны, иногда громыхало. Канонада походила на дальнюю грозу, когда неясно, придет она сюда или нет, погромыхает, порокочет в дальних полях и уйдет дальше. Страшнее, когда вдруг из-за леса появлялся самолет. Он всегда появлялся неожиданно. Выныривал из-за леса, поблескивая на солнце стеклами фонаря кабины, стремительно скользил над полем своим тонким поджарым контуром, потом над деревней, что лежала за лесом на большаке, разворачивался и проносился над их рвом. Он оглушал рокотом мотора, косой угловатый крест его огромной тени, казалось, срезал все живое, не успевшее укрыться во рву или в придорожном кювете. Иногда из самолета белым снегом сыпались листовки. Катя никогда не унижалась до того, чтобы прикасаться к ним. Так им было приказано, так они постановили на комсомольском собрании. Но содержание многих им было известно. Листовку можно было читать и не прикасаясь к ней. «Милые дамочки! Не копайте ямочки!..» И так далее. К ним летал один и тот же самолет. Они его приметили по раскраске и масляному пятну под мотором на капоте.

– Разведчик, чтоб ему лихо было! – говорил нормировщик дядя Игнат.

Дядя Игнат приходил к ним из деревни Трусовки, где работала вторая бригада, копавшая им навстречу от речки Оболонки. Дядя Игнат был добрым человеком, и иногда, когда кто-нибудь из Катиных подруг не выполнял суточную норму, все равно ставил в своей тетрадке: «вып.». Он все здесь знал. И его все знали. Даже бойцы, которые охраняли склад каких-то ящиков, ровными штабелями сложенных в зарослях ольховника неподалеку от дороги на Трусовку, частенько по разным делам и надобностям приходили к нему.

Командовал ими лейтенант в новенькой шинели и новеньких ремнях, с новенькой кобурой пистолета на боку. Бойцов у него в команде было немного, человек шесть или семь. Они охраняли склад. Жили в палатке, поставленной там же, у штабелей.

Лейтенант выглядел совсем мальчишкой, похожим на первокурсников, над которыми Катя и ее подруги всегда свысока посмеивались. Но ростом он был выше самой высокой из них почти на голову. Когда Катя сказала ему, что его подчиненный, часовой Порфирий Фомич не пропускает их по стежке к колодцу, он ответил, что теперь здесь ходить запрещено – территория склада, но взглянул на нее и тут же покраснел. Все это заметили и вечером сказали Кате:

– Катюх, лейтенант-то в тебя влюбился.

– Да ну вас…

– Точно-точно! Ты что, не видела, как он на тебя смотрел?!

– А что, Катюх, он симпатяга!

– И высокий. Тебе как раз под стать.

Она отмахивалась от подруг. А потом, оставшись одна, вдруг вздохнула и задумалась…

Однажды дядя Игнат, глядя на заходящее за лес солнце, сказал: