Всадник же по имени Годар взбодрился, приняв поступок коня за озорство и, максимально расслабив повод, отдался свежести, горячности, резвости скачки.
Вот уже четвертые, или пятые, или шестые сутки — точного времени Годар не знал за неимением часов, длился плотный, засушливый день. Солнце неподвижно стояло в зените. Спелое золото — прозрачное ли в виде воздуха или то, которое можно было пощупать, сощурившись, глазом: выцветшая большей частью трава, колосящаяся пшеница, тонкие плитки облаков — лилось сверху и подымалось ввысь отовсюду, позолоту носили даже грачи на перьях. В первые сутки Годар припадал к степи как истосковавшийся по отчему дому принц-бродяга, спешащий от застолий под случайным кровом к королевской трапезе, где пьют медовые напитки и едят с золота. Годар вкушал тепло, радуясь затянувшемуся дню, поигрывал с ним, как с калачиком, который выхватил до срока из печи, разогретой хозяйкой последнего своего постоялого двора, чтобы кинуться скорее в дорогу.
Но солнце было не просто незаходящим, а еще и полуденным. И хотя погода не менялась, время оттачивалось, блуждая острием по уплотнившемуся воздуху. Манящее сплетение лучей стало как-то путаться, обвиваться вокруг грубеющими нитями. Перед глазами заплавали жирные мухи, превращаясь в свалявшиеся клубки шерсти. Клубки катились на Годара, оставляя за собой пропыленные золотистые нити — то разбегающиеся, то скрещивающиеся, то волнистые, то прямые и обрывистые, связанные в узелки или распадающиеся на ворсинки… Запах собственного пота раздражал его. Куртка была не по погоде, но снять ее и остаться в ситцевой рубашке он не мог — солнце оставило бы его без кожи. Приходилось то закатывать, то опускать рукава, застегиваться, чтобы минут через пять снова ненадолго распахнуться.
Однако он не торопился приструнить коня. Нередкие ручьи задерживали его ненадолго. Отдых на привале у речушки мешал отдаваться размашистому, ухабистому и в то же время тонкому теплу степи. Он не хотел упустить и крохи.
Годар запрокинул голову и поглядел на солнечный диск. Едкое марево разделяло человека и солнце, но оба они представляли собой строго вертикальную линию: дымящийся столб света стоял на макушке Годара, а когда он запрокинул голову, столб переместился на лоб. Веки отяжелели, но не сомкнулись. Годар резко пришпорил коня и помчался наперерез увернувшейся дугой проселочной дороге ко ржаному полю. Из-под копыт летели перемолотые травы, отскакивали суслики, переворачивались кузнечики на крохах земли. Столб света прыгал с макушки на лоб, со лба на макушуку… Годар преследовал солнце. Солнце преследовало Годара. «А вот и обгоню, — подумал он не столько из упрямства, сколько из озорства. — Нагонишь ли?» Конь, взвившись на дыбы, сбил со следа трех изнуренных погоней волков. Но столб света и тут не отклонился, не опрокинулся, не размяк, не растаял. Лишь спутал, взъерошил совершенно мокрые волосы, что Годару в глубине души понравилось. И тут же, словно по чужому наитию, не снижая скорости и не изменяя радости, он свесился с лошади, отхватил горсть земли от пригорка и, слепив коричневый ком, запусти его вверх, метя в пылающий круг.
Он увидел вспышку и точку, поглощенную вспышкой. Конь остановился сам собой. Ком земли исчез бесследно, следов его не было ни вверху, ни внизу. Солнце так и не покинуло своего места. Годар больше не запрокидывал голову. Он впервые почувствовал, как разморило его за последние дни. Утомленный, раздосадованный и — одновременно — удовлетворенный, двинул он коня к колодцу у ворот города, окруженного могучими стенами.
Женщина в полупрозрачном платье и в шляпке вышла с ведром из ворот. На плече у нее смирно колебалась изящная сумочка, что шло вразрез с решительной мужской походкой. Округлые обтянутые бедра покачивались с нажимом, упрямо, если не сказать — категорично.
Сошлись они у колодца одновременно. Спрыгнув с лошади, Годар достал флягу. Как мужчина, он решил взять инициативу и схватился поскорей за ворот.
Пока он тянул ведро из колодца, женщина не стояла без дела: нагнулась, закинув сумочку за спину, за пригоршней песчаной земли и принялась энергично начищать свое ведро круговыми движениями. Она не торопилась воспользоваться его услугами, терпеливо выжидая, когда он, наполнив флягу, поставит колодезное ведро на землю. Годар обратил внимание на старомодные агатовые перстни, сидящие, словно ящерки, на узлах морщинистых пальцев. Замызганные агаты искали его взгляда, в то время, как взор их обладательницы был погружен в себя или в работу — в точности он не понял.
