Поразительное преображение произошло и с самим Дорианом, но, как это ни парадоксально, оголенная бесчувственность, с которой он распространялся об интимных особенностях ее преемника, победила Элен. Она поняла — как понимали до нее многие женщины, оказавшиеся в подобных же обстоятельствах, — эта новая любовная связь принадлежит к совершенно иному порядку вещей — неравноценному, недоступному, — а изменения, произведенные ею в Дориане, необратимы.
— Все это кажется мне отвратительным. Грязным.
— О, поверь мне, Элен, это не так, просто-напросто не так.
В тот же день, немного позже, Дориан отправился в Сохо. Сохо был — в то время — местом достаточно разухабистым, но все же не таким вопиющим, в какое обратился ныне. Магазинчики «Янус» для мазохисток открылись совсем недавно, а паб «Швейцарец» только еще набирал силу вместе с другими кое-как перебивавшимися ночными пристанищами, стеснившимися здесь, точно улитки, под плоским каменным небом города.
Дориан Грей чуял все это нутром. Он чуял также, как трепещет пущенная в полет по Шафтсбери-авеню стрела Эроса, смертоносное оружие любви, нацеленное торгующими своим телом мужчинами в торговцев наркотой, переминавшихся у аптеки «Холлз». Торговцы поймали стрелу, переделали в шприц и запустили обратно.
Дориан Грей стоял перед убого неприметной дверью приюта «Бездомная молодость». Время шло уже к вечеру и проживающий в пригородах служивый люд топотал мимо него, направляясь по домам. Дориан же домой идти не собирался, он пришел навестить бездомного молодого человека, время с которым проводил, по большей части, беседуя, бесцельно слоняясь по городу и предаваясь взаимным фантазиям. Пришел, чтобы закогтить этого черного петушка. Однако, когда он поднял руку к звонку, дверь распахнулась от сильного толчка и тот самый петушок выскочил наружу — торопливо — и скользнул мимо Дориана.
Он был неудержим: нервный, как антилопа, — и такой же стремительный. Волосы попрыгивали на его наэлектризованной голове, походя на опрятный моток черного шнура, с плеча свисала скатка постельного белья, первыми же бросались в глаза работавшие, как шатуны, колени и локти. Он смахивал на коническую швабру сумрачного гнева, проткнувшую пирожную корочку офисных модниц в белых воротничках. Дориану удалось перехватить чернокожего, когда тот остановился, чтобы пропустить пролетавший мимо 19-й автобус.
— Герман!.. Друг! Куда ты?
— А тебе какая, на хер, разница? — Герман обернулся к Дориану. Драчливый он был парень, этот Герман. Жутко агрессивный. Ростом и сложением он походил на Дориана. Правда, гибкости в нем было побольше и женственности тоже. Подобие голубого Эдипа, вечно грозящего вырвать глаза либо вам, либо себе.
— Извини, я совсем не хотел тебя злить. Просто… помнишь, мы разговаривали, и ты, вроде, сказал…
— Я не могу оставаться в этом долбанном приюте, не могу я здесь оставаться. — Герман рывком отскочил от Дориана и снова двинулся по Шафтсбери-авеню.
— Но разве весь смысл этого места не в том…
— Что? Что!
— Чтобы в нем ночевать.
— Послушай! — он снова остановился. — Я не могу жить в приюте, потому что дозы в нем ни хера не достанешь, ширяться юте нельзя, а если я не могу ширнуть, то не могу и работать, а не могу работать, так не могу и дозу купить. И если кот вроде тебя, Дориан, возьмет меня за жопу, так я ему даже дать не сумею. А теперь отвали — не мозоль глаза.
— Я не хотел тебя… я думал, мы с тобой ладим. Мы же разговаривали.
— Дерьмо! Разговаривали.
— Слушай, если тебе нужны деньги, я с удовольствием…
В более подходящую минуту Дориан этого произнести не смог бы, ибо в тот же миг и объявился хромавший по улице продавец наркоты, обратившийся уже в легенду Фронт-Лейн, и так тесно соединившийся в сознании клиентуры со своим товаром (а это, если вдуматься, нередко случается с теми, кто торгует в розницу — в частности, рыбой), что его и называли-то «Дики и Риты». Или же просто ДР — то есть Доктор.
Прозвище на редкость верное, поскольку «Риталин» и «Диканол», коими торговал Доктор, выкрадывался или добывался обманным путем — хотя порой и по законным рецептам, — наркоманами, которые использовали их как дешевую замену героина с кокаином, коих они так жаждали. Не уместно ли так же и то, что в другом десятилетии «Риталину» предстояло стать лекарством, ограниченно применявшимся для успокоения тех, кого медико-образовательный истеблишмент счел страдающими «дефицитом внимания»? Действительно ли метамфетамин успокаивает гиперактивных детей или просто позволяет им по-доброму зациклиться на подробностях нашего крошечного общества с его игрушечными машинками и домами? Если взглянуть на них в перспективе, не образовывали ль торговцы Уэст-Энда с их «Диками» и «Ритами» избыточный психический гнойник, который, прорвавшись, залил своей отравой всю страну? Разве государственное здравоохранение не было, причем всегда, завуалированным средством, гарантировавшим, что все наше общество подсядет на лекарства?
