Летом 1817 года Пушкин окончил Лицей. На короткое время он съездил погостить в деревню к родителям, а затем зачислился на службу в Коллегию Иностранных Дел и прибыл для постоянного жительства в Петербург, куда уже давно нетерпеливые мечты влекли его. Он с головой погрузился в водоворот столичных развлечений, щедро вознаграждая себя за скуку, испытанную в школе. Вся его жизнь до 1820 года кажется пронизанной каким-то вихрем. Он отдыхает и предается серьезному литературному творчеству, только когда бывает болен.
Князь П. А. Вяземский и А. И. Тургенев, которые постоянно переписывались между собой и аккуратно осведомляли друг друга о Сверчке — самом младшем и самом многообещающем из поэтов дружеского литературного общества «Арзамас», сохранили нам не мало любопытных штрихов, касающихся тогдашнего время препровождения Пушкина.
«Сверчек прыгает по бульвару и по б…, — писал Тургенев Вяземскому 18 декабря 1818 года. — Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песнь поэмы. Если бы еще два или три… так и дело в шляпе. Первая… болезнь была и первою кормилицей его поэмы»[20].
«Старое пристало к новому и пришлось ему опять за поэму приниматься — радуется кн. Вяземский: — Венера пригвоздила его к постели»[21].
«Пушкин простудился, — доносит Тургенев летом 1819 года, — дожидаясь у дверей одной б…, которая не пускала его в дождь к себе для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Какая борьба великодушия, любви и разврата!»[22].
В черновых стихотворных набросках своих Пушкин кается в тех же грехах, сопровождаемых теми же неизбежными последствиями:
Я стражду восемь дней
С лекарствами в желудке,
С Меркурием в крови,
С раскаянием в рассудке…
Предание сохранило имена некоторых дам столичного полусвета, около которых увивался Пушкин.
Таковы: Штейнгель и Ольга Массон. К последней, по предположению одного из комментаторов [П. О. Морозова], относится стихотворение «Ольга, крестница Киприды», написанное, впрочем, значительно позже. Пушкин был совершенно неутомим в своих похождениях. Ничто не могло остановить его: ни недостаток средств, весьма неохотно отпускавшихся мелочно скупым отцом, ни благие советы солидных друзей, подобных Жуковскому и Н. М. Карамзину, ни постоянная опасность стать «жертвой вредной красоты» и живым подобием Вольтеровского Панглоса. О настроении поэта в изображаемую эпоху всего лучше может дать понятие его письмо к П. Б. Мансурову, гвардейскому офицеру и члену общества «Зеленая Лампа», в состав которого входил одно время и Пушкин.
Название «Зеленой Лампы» присвоил себе кружок, собиравшийся у Н. В. Всеволожского. Недавно П. Е. Щеголев пытался изобразить «Лампу» чем-то вроде разновидности «Союза Благоденствия». Он утверждает, будто политика и литература [особенно запрещенная, противоправительственная] преимущественно интересовали «лампистов» и что лишь позднее, когда деятельность тайных обществ стала предметом судебного расследования, члены кружка сочли нужным представить его в виде политически безвредного собрания великосветских кутил. Должно признаться, что характер Пушкинского письма плохо вяжется с подобным предположением.
«27 октября 1819 года.
Насилу упросил я Всеволожского, чтобы он позволил написать тебе несколько строк, любезный Мансуров, чудо-черкес! Здоров ли ты моя радость; весел ли ты, моя прелесть — помнишь ли нас, друзей [мужеского полу]. Мы не забыли тебя, и в семь часов с >1/>2 каждый день вспоминаем тебя в театре рукоплесканиями, вздохами и говорим: свет ты наш Павел! что-то делает он теперь в великом Новгороде? Завидует нам и плачет о Кр… (разумеется, нижним проходом). — Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по прежнему подымаются на нее телескопы и… — но увы… ты не видишь ее, она не видит тебя. — Оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших — все идет по прежнему; шампанское, слава богу, здорово, актрисы также — то пьется, а те… — аминь, аминь, так и должно. У Юрьева п… слава богу здоров — у меня открывается маленький; и то хорошо. Всеволожский играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и князь Шаховский толстеют и глупеют — а я в них не влюблен, однакож ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Толстой болен — не скажу чем — у меня и так уже много… в моем письме. Зеленая лампа нагорела — кажется гаснет — а жаль — масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат — напишешь ли мне, мой холосенькой, поговори мне о себе — о военных поселениях — это все мне нужно — потому, что я люблю тебя и ненавижу деспотизм — прощай лапочка. А. Пушкин»
