Хозяин указал:
— Гляди — овцы разбегутся!
Когда велел привязать к задку таратайки крестьянского коня, работник заметил:
— Прибавить бы надо — за риск!
Прокл Петрович произнёс не без обиды:
— Неужели я забуду?!
Поехали, оставив возле раненых возницу с подводой. Он неожиданно кинул вдогонку:
— Отплата будет!
Байбарин остановил запряжку. Взбешённый, шёл назад, поднимая руку с револьвером. Варвара Тихоновна высунулась из-за полсти:
— Упаси тя Бог, батюшка! Брось ты его, отец!
Мужик прятался за телегой. Хорунжий плюнул и вернулся к лошадям.
На пути темнела осиновая роща, густая даже без листвы. За осинником оказалось перепутье: одна дорога вела на северо-запад, другая уходила к югу. Байбарин разнуздал чужого коня, шлёпнул его ладонью по крупу: гуляй! Обернулся к работнику:
— Решат — мы в станицы повстанцев спешим, — показал на северо-запад. — А мы кружным путём поедем.
За обочиной раскинулась огромная лужа, покрытая ледком. Прокл Петрович выдернул затворы из отобранных ружей, забросил в разные стороны, а винтовки швырнул в лужу: ледок проломился, и они легли на дно.
Дорога пролегала по косогору, с которого уже сошёл снег. Низко стлались сумерки, как будто пространство заволакивал дым. Вдали на возвышенности виднелся верховой, по войлочной шляпе Байбарин признал башкира. Всадник пересёк дорогу и пустил коня торопким шагом по дну яра, далеко объезжая встречных. С воза Стёпа крикнул хозяину:
— Ну и лисица — башкирец! Боится, как бы не подстрелили!
Прокл Петрович подумал: «А ведь и впрямь подстрелят…» Для красных этот всадник — вероятный «буржуазный националист», для белых — инородец, не желающий, скорее всего, воевать на их стороне.
Взошла ущербная луна, обоз приближался к замершему в темноте маленькому селению. Там так тихо, что подумалось: уж не покинуто ли оно? Но вот несмело забрехала дворняжка, метнулась за полуразвалившуюся постройку. В другом строении Стёпа разглядел едва теплившийся огонёк — повернули туда. Вокруг избы торчало несколько кольев — остатки плетня; труба над крышей дымила. Пригнувшись в дверном проёме, вышел хозяин.
— Живём в нужда, хорош человек! Конь нет, быки нет… — Это был старик-башкир.
Прокл Петрович поклонился ему в пояс и попросился переночевать. Чего башкир не ожидал, так это поклона. Стоял безмолвно и недвижимо, затем, опомнившись, поклонился сам до земли, показывая руками на дверь. Стёпа, стаскивая с воза торбы с овсом, обронил:
— Загон-то вон, а коней всамделе не видать.
Байбарин провёл в избу смертельно уставшую Варвару Тихоновну, он и сам едва переступал от утомления. Посреди помещения в грубо сложенном из дикого камня открытом очаге догорали, сильно дымя и почти не давая света, кизячные лепёхи: дым утягивало в расположенный над очагом дымоход. У огня сидела на корточках женщина, трое ребятишек возились на постланных на земляной пол овчинах.
— Господи, бедность-то какая… — перекрестившись, Варвара Тихоновна прилегла на лавку, что тянулась вдоль бревенчатой стены.
Башкиры, в не столь давнем прошлом кочевой народ, приноровились умело рубить избы, нередко украшая их искусной резьбой, но жилище, где нашли приют путники, оказалось не из таких.
Старик бережно положил в очаг дрова, они быстро разгорелись, затрещали, и в избёнке стало светлее. В ней почти ничего не было; на прибитой к стене полке стояло несколько деревянных мисок и чашек. Прокл Петрович увидел: у женщины симпатичное лицо, из-под платка спускаются на спину две толстые чёрные косы. Она вскипятила котёл воды и бросила в неё немного измельчённого в порошок вяленого мяса. Стёпа, коверкая язык, как обычно делают русские из простых в разговоре с инородцами, спросил башкира:
— Почему баран не резал? Почему нет свежий мяса?
Старик испуганно, жалобно поглядел на Байбарина, и тот поспешно сказал:
— Не надо мяса! У нас всё есть! — Послал работника к повозке за припасами, принялся раздавать принесённую снедь хозяевам, детям. Ребятишки стали жадно есть, старик и женщина (очевидно, молодая жена) сдерживались, но было видно, что и они не избалованы сытостью. Стёпа взглянул на башкира, осенённый догадкой:
