— Он тут же оседлал своего конька касательно распорядка, — продолжала Ирена Соледад.
Элиана Шюст снова наморщила кончик носа.
— Кажется, при взгляде на тебя он не прочь без всякого повода оседлать совсем иную кобылку, — бросила она.
Соледад прыснула со смеху.
Дондог старался сделать так, чтобы «Шлюм» был заметен на полке.
Думаю, все выглядело так, будто я расставляю книги в алфавитном порядке, говорит Дондог. Но, при тщательном рассмотрении, мои руки сводила судорога. Пальцы дрожали. Близость Элианы Шюст меня потрясла, говорит Дондог. Страницы «Шлюма» ускользали, рвались и сминались. Я буквально сучил руками, говорит Дондог. Должно быть, я был на грани приступа, бурного приступа. Во мне внезапно стало горячо и темно. Элиана, пробормотал я и попытался осторожно продвинуться поближе к Элиане Шюст. Ноги меня не слушались. Расстояние было непреодолимым. Рассмеялась в свою очередь и Элиана Шюст, но без вульгарности Ирены Соледад. Она повернула в мою сторону свою светлую мордочку маленького зверька, и тут я заметил, что ее взгляд на мне не задерживается. Она меня не видела. Я не существовал. Во всяком случае, я для нее был не в счет.
Вокруг нас похрустывали радиаторы. Владыка лиственница, заклинаю тебя, бубнил я. Я вспоминал какие-то отрывки из детства Элианы Шюст, вспоминал, как проскользнул однажды под ее кровать в санитарном бараке и там заснул, вспоминал хвалебные отзывы, которыми награждала Элиану Шюст Черная Марфа. Темнота вокруг нас пахла подлеском, лисицами, кротами. Передо мной, в каком-то шаге, смеялась недоступная Элиана Шюст. Меня не оставляло впечатление, что эта девушка была очень близка мне, наверняка до лагерей, и что в дальнейшем мы потеряли друг друга из вида, но до конца не забыли и что теперь наконец судьба вознамерилась нас воссоединить. Однако я трепыхался впустую, разделяющее нас пространство никак не желало идти на убыль. Мне пришло в голову промычать призыв, чтобы она меня услышала. Я бы не осмелился сознаться, что нахожу ее дивной, но вот промычать что-то, да, это я мог, говорит Дондог.
Едва я закончил взывать, как женщины прекратили смеяться. Похоже, их захлестнуло отвращение не то к издаваемым мною звукам, не то к моему физическому облику. Чтобы подтолкнуть меня к выходу, они вооружились метлой и, покрикивая, просто вымели меня прочь. Метелили щеткой по спине, по голове. За мною хлопнула дверь клуба, говорит Дондог.
Дондог скатился по ступеням и несколько минут оставался, растянувшись, на земле. Он оперся на локоть, он разглядывал двор, бараки, колючую проволоку, заставу между мужским и женским секторами. Потом на дороге из леса появились бригады, приблизились к поясу заграждений. Зэки проходили через ворота, складывали инвентарь между оградами и, по-прежнему строем, пересекали посыпанный песком двор, потом, после того как перед спальными бараками была произведена перекличка, разошлись в разные стороны.
Дондог привстал на четвереньки, поднялся на ноги. Вокруг него, предаваясь обычной пополуденной жизни, шумел лагерь. Те, кто нуждался в произведениях классиков для своих цигарок, заглядывали в библиотеку, потом выходили. Перед корпусом с душевыми вытянулись в очередь мужчины из барака № 2. На клубном граммофоне уже крутили любимый валик корейцев, пхансори в исполнении знаменитой певицы межвоенной поры. Было видно, как Черная Марфа и один из солдат выискивают у барака № 6 добровольцев, чтобы отнести стопки чистого белья, огромные кипы. На дозорных вышках только что сменился караул. Большая часть зэков валялась на своих тюфяках. Они думали о еде, об усталости и о наступающем вечере.
Небо становилось все серее и серее. Борясь со встречным ветром, который дул в вышине, небосвод с востока на запад пересекал темно-синий дирижабль, огромный, груженный еще более темными стволами.
Как подчас случается, среди всеобщего гомона вдруг выдалось несколько секунд тишины. В ложбине где-то по соседству, от силы в километре, завыл волк. И тогда, словно по сигналу, которого все дожидались, вновь поднялся гул.
Джоган Штернхаген вышел из барака № 3 и направился на задворки клуба. Он добрался до купы елей. Между колючей проволокой и деревьями вклинился островок покоя. Он прислонился к ели, вынул из кармана самокрутку и размял ее, чтобы вернуть мало-мальски цилиндрическую форму.
