Хотя всадник постоянно маневрировал, чтобы не пустить ее во двор, он продолжал делать вид, что не обращает на нее никакого внимания. У него, казалось, были совсем иные интересы. Так, например, он с большим вниманием следил за перепалкой трех воронов, которые намеревались усесться на крышу конюшни и задирали друг друга, клювы полны поношений.
— Я хочу поговорить с офицером, — сказала Габриэла Бруна и отказалась идти дальше.
Всадник не принял эту несвоевременную остановку и оттеснил ее еще на пять-шесть шагов, потом вынудил податься еще на пару метров, потом еще на метр. Она оступилась, схватилась за стену, ободрав руку. Габриэла Бруна пыталась сохранить хладнокровие. Уворачивалась от головы, которая раскачивалась в ее направлении, от слюны и пены каурки, ее отвратительной одышки, равно как и от стального стремени, которое то и дело, словно по недосмотру, задевало, стоило ей упереться, ее руку.
Еще раз вплотную к ней приблизилась нога, синее сукно, красный шов, сапог. Стремя было цвета тусклого серебра. Она попыталась отыскать на ножнах сабли указание на воинское подразделение, чтобы потом пожаловаться военным властям, но ничего не обнаружила. Зато успела прочитать выгравированное на седле кириллицей имя. Гюльмюз Корсаков.
Что этот тип от меня хочет? подумала она.
И, после крохотной паузы, внутренности подпрыгнули.
Уж не хочет ли он меня изнасиловать? подумала она.
В то же мгновение налет ужаса выстудил ей живот. Пред ней предстали картины мужских зверств, четкие, предельно грубые, красно-фиолетовые, вместе с серией анатомических — ничуть не смягченных, жутких — видений. Сей немой фильм дополняли прогнозируемые ощущения, хрипы, идиотское мужское сопение, толчки с всхрюком, боль, унижение, взбрызги с всхрюком.
Сестричка, бормочет Дондог. Он в отчаянии, что она не может его услышать. До сих пор он сопровождал ее будто в простом рассказе о сне, но теперь уже разделяет ее тоску и тревогу.
Габриэла Бруна была кем угодно, но не кисейной барышней, говорит он. Родившись в уйбурском клане, где вещи назывались своими именами, она была вполне сведуща в людском насилии. Ее научили жить среди людей, выживать среди опасностей, в лоне преступлений, лицом к лицу с заурядными людьми.
— Говорят вам, я хочу поговорить с офицером, — сказала она четким, даже властным голосом.
Они добрались уже до конюшни. Там, должно быть, неведомо когда, но, уж во всяком случае, до начала нынешних военных реквизиций, держали тяжеловозов, перетаскивавших груженные ломом платформы. В одной из огромных деревянных створок была проделана куда меньшая дверь. Она была полуоткрыта. За нею угадывался неприятно теплый полумрак, весь в разводах засохшего навоза и соломы. Кобыла повернула к Габриэле Бруне свою пышущую жаром морду, меченную пятном в виде полумесяца, свой вылезший из орбиты, налитый злобой глаз и пристукнула копытом.
— Отведите меня к вашему начальству, — приказала Габриэла Бруна. — Я хочу с ним объясниться.
В водосточной трубе загудел ветер.
Теперь вне поля зрения, вороны с карканьем съезжали по шиферным плиткам.
Мужчина нагнулся. У него были приплюснутые скулы, слабо развитые уши, он был обрит наголо. И не смотрел ей в лицо. Она отшатнулась от потянувшейся к ней руки. Мужчина вздохнул, потом сказал:
— Ну же, учителка. Заходи.
Чтобы уклониться от него, она скользнула вдоль двери в конюшню. Кобыла двинулась наискосок, и Габриэла Бруна снова оказалась перед ее мордой. Какую-то долгую секунду она вглядывалась в массивный, истерический глаз, такой же блуждающий, как и у ее хозяина. И затем, со всего размаха, влепила затрещину туда, до чего могла достать: во влажную вокруг мундштука пасть, в основание лоснящихся соплями ноздрей. Животина жутко заржала и стала на дыбы, тут же завертевшись от боли и страха, стараясь избавиться от своего всадника, изливая избыток страдания в смертельную акробатику.
Габриэла Бруна сорвалась с места. Она увернулась от копыт, пахтавших воздух у самого ее лица, и бросилась туда, где, как ей представлялось, удастся скрыться в целости и невредимости. Кобыла металась во дворе из стороны в сторону и, неукротимая, преграждала дорогу то к порталу, то к цистернам. Она прыгала и делала кульбиты, она опережала беглянку, устремляясь во весь опор, потом лягалась, умножая беспорядочные движения и повороты на месте. Габриэла Бруна припустила в сторону цехов. Она надеялась с мгновения на мгновение услышать, как с шумом рушится вылетевший из седла всадник. К несчастью, тот оказался превосходным наездником и упорно держался в седле.
