Я подошел к Нюре. Лицо у нее было невыспавшееся, глаза маленькие. Мы поздоровались за руку. Я спросил:
– Ну, как стирка?
Нюра посмотрела на меня очень внимательно. Я рассматривал фрезу и трогал ее пальцем.
– Ничего заточена.
– Зачем же ты меня обманул? – спросила Нюра.
– Я?
– Тебя ведь никто не тянул за язык. Сказал, что будешь чертить, а сам куда-то ушел.
Меня передернуло. Не слишком ли уж это много: отдавать ей отчеты! Если так пойдет, то скоро мне нельзя будет пикнуть. Мне всегда были противны девчонки, которые липнут.
– А что, мне нельзя уйти? Да? Что ты мне, жена, что ли?
– Но ведь тебя никто не заставлял врать.
– А я ничего не врал. Хотел чертить, а потом передумал. И вообще, знаешь, нам лучше не разговаривать. Вечно я слышу от тебя выговоры.
Я повернулся и пошел к своему станку. Притащил ящик болванок. Включил станок и начал работать. Латунь вертелась перед глазами желтым кругом, и мне хотелось, чтобы этот круг выскочил из станка и врезался в стену. Не так-то это просто было – говорить только нужные слова и не повышать голоса. Каждый считал, что он может командовать, и получалось так, что везде я виноват и должен оправдываться. Перед Лешкой я виноват. Конечно. Лешка – хороший парень. Лешка – человек, на которого можно положиться. Но если он хочет делать чертеж, то пусть он делает чертеж. Какое мне в конце концов дело! Почему же Лешка должен на меня обижаться, а я должен перед ним оправдываться! Механик, конечно, сволочь. Наверное, мне нужно было выступить на собрании и сказать ему несколько хороших слов. Вот тогда бы все было в порядке. И сегодня он разговаривал бы со мной по-другому. Нюру я жалел. И я же был виноват! Нужно жить не так. Нужно быть сильным и наплевать на них на всех.
Раньше, когда раздавался звонок на обед, я подходил к Лешке, и мы вместе шли в столовую. Сегодня я еще немного поработал после звонка. Потом долго вытирал ветошью руки. Потом долго мыл руки. Потом постоял среди пустого цеха и пошел в столовую.
В кассу очереди уже не было. Стояло только человека три. Лешка сидел вместе с Нюрой, и с ними сидел Васька Блохин. Один стул был свободен, и на нем висела Нюрина косынка. Я рассматривал меню и делал вид, что не замечаю их. У меня почему-то появилось желание тратить деньги. Я выбрал не то, что хотел, а то, что было дороже. Был украинский борщ, но я взял рыбную солянку. Были голубцы, но я попросил индейку под белым соусом. После обеда я всегда пил чай. На этот раз я взял две порции консервированных персиков.
Можно было сесть за колонной, столик там был свободный, но тогда Нюра, Лешка и Васька Блохин не видели бы меня. А мне хотелось показать свою независимость. Я сел в уголок. Ел солянку и смотрел в многотиражку. Солянка была слишком жирная и горячая. Газету я держал невысоко и один раз заметил, что Нюра смотрит в мою сторону, потом в мою сторону посмотрел Лешка. Я взялся за индейку. Порция была маленькая. Лучше бы я взял голубцы. Потом я увидел, что Васька Блохин идет ко мне. Васька взял стул, придвинул и сел рядом.
– Ты чего это обособляешься? – спросил он и улыбнулся.
– Тороплюсь вот.
– На вот тебе заметки. Это к Женскому дню.
Я взял заметки и тут только вспомнил, что в субботу у меня день рождения и к Ире я пойти не смогу. Я решил, что позвоню ей. Мне пришла в голову мысль, что я могу пригласить ее. Но тогда они встретятся с Нюрой, и ничего хорошего не будет.
– У меня есть к тебе одно дело, – сказал Васька.
Он смотрел на меня и ковырял спичкой в зубах. Я увидел, что у него круглые и очень светлые глаза. Я постарался вспомнить, какие глаза у Иры.
– Как ты смотришь, если тебе дать еще одну нагрузку? – спросил Васька.
У Иры были темные глаза, но какие точно, я не мог вспомнить. Нюра и Лешка встали.
– Какую еще нагрузку?
– Понимаешь, у нас теперь много людей ездят за границу...
Нюра и Лешка ушли. У дверей Нюра вспомнила про косынку. Вернулась и взяла.
– И вот в журналах печатаются путевые заметки...
Меня удивило, что я не знал, какие у Иры глаза. Наверное, это оттого, что мы только один раз встретились днем, и то на улице. Я взялся за персики.
