Мечты поэта —
Увы! Его раздался глас, -
И где ж очарованье света!
Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не довел «исследование» до конца. И здесь, по-моему, он совершает невозможное: наглядно демонстрирует, как почитатель «культа» становится циничным писакой, ставящим «возвышающий обман» в основополагающий принцип своего творчества, т.е. превращается в продажного борзописца «строгих историков»:
Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Разоблачает себя «поэт», и, понимая, что без необходимого камуфляжа его «Герой» предстанет в глазах «посредственной толпы» непривлекательно, возмущенно кричит:
Оставь герою сердце!Что же
Он будет без него? Тиран…
Последнее слово, как всегда, за Пушкиным:
Утешься…
Какова точность счета! Ведь все сказано и за сто лет до того, как фидеисты начала нашего века приступили к сотворению культа Сталина. И дата и место указаны точно — 29 сентября 1830 года г. Москва.
«Герой» написан Пушкиным не в Москве, а в Болдине и не в сентябре, а в октябре 1830г., т.е. одновременно с «Домиком в Коломне». Дата 29 сентября 1830г. связана с реальным событием — посещением Николаем I зачумленной Москвы, но для такого художника, как Пушкин, реальный мир и мир символов цельны и соединены животворной связью, неуловимую нить которого мы и пытаемся сделать осязаемой в нашем исследовании. Для сочинителей, лишенных целостности мировосприятия, истина уже не одна. Их много — тьма, и все они, разумеется, «низкие».
Наберись терпения, читатель! Это не отвлечение внимания от основного предмета нашего исследования, а подготовка к восприятию вещей настолько необычных, что если к ним идти обычным порядком, т.е. в лоб без широкого исследования мира художественных образов, в котором жил и творил гений Пушкина в болдинскую осень, то многое дальнейшее может быть воспринято как мистика. Правда, в наше время и это не удивительно, 6 июня 1989 года в телевизионной юбилейной пушкинской программе один из актеров, участвующих в передаче, произнес следующее: «Поражает его цельность, т.е. никакого конформизма. Ни к кому он не подлаживался, а высказывал свою позицию прямо и даже с более глубоким видением мира, чем мои современники. Порой он наводит на меня мистический ужас.» Это высказывание хорошего актера и честного человека озадачило меня. Мистическое отношение к предмету возникает как результат нарушения цельности мировосприятия в сознании субъекта, с одной стороны, и разрушения (зачастую целенаправленного) мира художественных образов объекта, с другой стороны. Поэтому будем особенно внимательны к малейшему разрушению целостного мира художественных образов, созданных гением Пушкина.
А техника разрушения такова. В издании Морозова «Домик в Коломне» содержит 54 строфы с эпиграфом из «Метаморфоз» Овидия, данного Пушкиным по-латыни: «Modo vir modo femina». Дословный перевод: «То мужчина, то женщина». У Томашевского эпиграф изъят с положенного места и перенесен в примечание без перевода, а в основном тексте вместо 54 строф осталось только 40. Изъятые 14 строф перенесены в раздел «Ранние редакции» со следующим примечанием:
"Первоначально рассказ предварял ряд строф, посвященных литературной полемике. Ко времени появления «Домика в Коломне» . Также он отказался от мысли напечатать повесть анонимно." Все это, конечно, ложь. Ко времени напечатания, т.е. 1833-35гг., острота полемики не только не была утрачена, а возросла даже в большей мере, чем в момент написания, т.е. осенью 1830г. Более того, она сохранила свою актуальность в последующее 100-летие и особенно обострилась после революции в России, а сегодня даже неискушенному читателю видно, что эта полемика достигла своего апогея. И не потому ли выброшены 14 строф, что они помогают понять, почему «друг на друга словесники идут» и сегодня, как во времена Пушкина. Нет, не случайно Томашевский убрал их в раздел «Ранние редакции» — он работал с дальним прицелом.
Здесь усматривается психологический расчет. Дробление текста — это прежде всего дробление сознания читателя, нарушение целостности его мировосприятия. Понимал Томашевский, что далеко не каждый читатель заинтересуется «Ранними редакциями». Ведь его сознанию привит устойчивый стереотип: «Изучение различных редакций — удел литературоведов». По сути дела операция, проделанная Томашевским и К над основным текстом Пушкина, — преднамеренное сужение понятийной базы читателя. На самом деле никаких «ранних редакций» «Домика в Коломне» не было. Повесть написана поэтом на едином дыхании в течение максимум недели, т.е. с 4 по 10 октября. После первых 12 строф в рукописи стоит дата — 5 октября. Если учесть, что в эту неделю было написано еще шесть стихотворений, а 9-го октября закончен «Гробовщик» (третий по счету из пяти «Повестей Белкина»), то и говорить о каких-то «ранних редакциях» «Домика в Коломне» — словоблудие. Вообще 10 октября был самым плодовитым днем Болдинского периода (см.примечание). Отсюда и признание Пушкина невесте в письме 11 октября 1830 года, которое так странно переведено Томашевским. Ну, и нигде нет указаний на то, что Пушкин отказался напечатать повесть анонимно.
