— Вотъ теперь, — сказала м-съ Чиккъ, сладко улыбаясь, — я готова за все простить Фанни, за все!
Послѣ этого припадка христіанской любви къ ближнему, на душѣ м-съ Чиккъ сдѣлалось очень легко. Собственно говоря, ей вовсе не за что было прощать свою невѣстку, потому что та ни въ чемь передъ ней не провинилась: преступленіе ея состояло только въ томъ, что она осмѣлилась выдти замужъ за ея брата, да еще развѣ въ томъ, что за шесть лѣтъ передъ этимъ бѣдная женщина родила дѣвочку вмѣсто сына, котораго отъ нея ожидали.
Въ эту минуту м-ръ Домби поспѣшно былъ отозванъ въ спальню жены, и дамы остались однѣ. Миссъ Токсъ немедленно настроила себя на восторженный ладъ.
— Я знала, — замѣтила м-съ Чиккъ, — что братъ мой вамъ понравится. Я говорила, что вы будете ему удивляться.
Руки и глаза миссъ Токсъ выразили глубокое удивленіе.
— A какъ онъ богатъ, моя милая!
— Ужъ и не говорите! — съ глубокимъ вздохомъ произнесла миссъ Токсъ.
— Да, намъ не пересчитать его милліоновъ.
— Но каково его обращеніе, милая Луиза! — замѣтила миссъ Токсъ. — Какая осанка, какой благородный, величественный видъ! Много мужчинъ, много джентльменовъ видала я на своемъ вѣку; но ни въ комъ и наполовину не нашла такихъ достоинствъ. Что-то этакое, знаете, какая-то въ немъ сановитость, прямота, и грудь такая широкая! Это настоящій финансовый герцогъ Іоркскій, никакъ не менѣе: такъ бы и хотѣлось называть его: "Ваша финансовая свѣтлость"!
— Что съ тобою, милый Павелъ? — вскричала сестра, увидѣвъ вошедшаго брата. — Ты такой блѣдный! Что тамъ случилось?
— Я ужасно разстроенъ, Луиза: доктора сказали, что Фанни…
— О, не вѣрь имъ, милый Павелъ, не вѣрь! Положись на мою опытность, мой другъ, я знаю въ чемъ дѣло: Фанни должна сдѣлать надъ собой усиліе, вотъ и все тутъ. Но къ этому усилію, — продолжала сестра, снимая шляпку и хлопотливо надѣвая перчатки, — ее надобно поощрить, побудить и даже принудить въ случаѣ нужды. Пойдемъ со мной.
Ha этотъ разъ м-ръ Домби дѣйствительно повѣрилъ своей сестрѣ, какъ опытной женщинѣ. Онъ нѣсколько успокоился и молча пошелъ за ней въ комнату больной.
Родильница, какъ и прежде, лежала въ постели, прижавъ къ груди маленькую дочь. Дѣвочка, какъ и прежде, плотно прильнула къ матери, не поднимая головы, не отнимая щекъ отъ ея лица. Она не обращала никакого вниманія на окружающихъ, не говорила, не шевелилась, не плакала.
— Ей дѣлается хуже безъ этой дѣвочки, — шепнулъ докторъ м-ру Домби. — Мы нарочно ее оставили.
Вокругъ постели господствовала торжественная тишина. Врачи смотрѣли на безжизнениое лицо съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что м-съ Чиккъ хотѣла сначала оставить свое намѣреніе. Вскорѣ однако-жъ, призвавъ на помощь свою храбрость и то, что называлось y ней присутствіемъ духа, она подсѣла къ постели и тихонько проговорила такимъ голосомъ, какъ-будто хотѣла разбудить спящую:
— Фанни! Фанни!
Никакого отвѣта! Торжественная тишина нарушалась только громкимъ боемъ карманныхъ часовъ м-ра Домби и доктора Паркера Пепса.
— Фанни, милая Фанни, — повторяла м-съ Чиккъ съ принужденною веселостью, — здѣсь м-ръ Домби, онъ желаетъ видѣть тебя. Не хочешь ли говорить съ нимъ? Надо сюда положить твоего ребенка, Фанни, твоего сына, моя милая; ты еще не видала его? A вѣдь нельзя его положить, пока ты не привстанешь. Ну, моя милая, понатужься немножко; ну же?
Она нагнулась ухомъ къ постели и прислушивалась, значительно въ то же время посматривая на зрителей, поднявъ палецъ вверхъ.
— Ну же, ну! — повторила она. — Что ты говоришь, Фанни? Я не разслышала.
Нѣмое, упорное молчаніе, ни малѣйшаго звука въ отвѣтъ. Часы м-ра Домби и Пепса бѣжали взапуски, стараясь, по-видимому, перегнать другъ друга.
— Что-жъ ты, въ самомъ дѣлѣ, милая Фанни? — говорила невѣстка, перемѣняя положеніе и принявъ серьезный тонъ. — Я разсорюсь съ тобой, если ты не встанешь. Тебѣ необходимо сдѣлать усиліе, быть можетъ, болѣзненное, мучителыюе усиліе; но ты знаешь, Фанни, на этомъ свѣтѣ ничего не достается даромъ, и мы не должны унывать, когда такъ много зависитъ отъ насъ. Ну же, милая Фанни, попробуй, попытайся, не то я право разсержусь на тебя.
