Мы все время обороняемся. Если животные в дикой природы весь свой потенциал обороны тратят на то, чтобы отгородиться от физической агрессии, мы, люди, тратим столько же (а то и больше) сил на спасение от психической агрессии (причем нередко выдуманной).
Стороны, которые нам кажутся слабыми, индивидуальны. И мы прячем их с разной интенсивностью. Все зависит от мощности дискомфорта, который мы испытываем из–за повреждений в нашей индивидуальной модели мира. У каждого свои психологические занозы, но эта книга, как вы помните, посвящена одной из самых болезненных – взаимоотношениям с родителями.
Почему об этом можно говорить, как о занозе? По нескольким причинам, главная из которых – болезненность конфликтов с родными. Уйти в глухую оборону, как правило, не получается. Близкие всегда найдут щелку, лазейку, чувствительную точку, ахиллесову пяту, чтобы воткнуть шпильку. Но им кажется, что они не просто причиняют боль, а действуют из лучших побуждений. Их заблуждение можно понять: несколько десятилетий родственники отвечали за все аспекты вашей жизни – и физиологические, и психологические, и социальные. Они привыкли к этому состоянию и потому не в силах снять с себя тотальную ответственность, когда приходит срок — то есть когда «милый ребенок» превращается во взрослую личность, готовую к самостоятельности и самодостаточности. Кстати: вполне вероятно, близкие воспринимают эту тотальную ответственность как смысл своей жизни. Представьте, на что бы пошли лично вы, защищая идею, от которой зависит ваша собственная жизнь? То–то. Поэтому не будьте слишком категоричны в момент близкородственного конфликта. А чтобы понять, как работает сознание мамы/папы в подобной ситуации, подумайте над причинами, которые время от времени провоцируют вас на семейные разборки.
Во–первых, начнем с причины, которая нам, авторам, кажется всеобщей, как законы мироздания: с того, что длительных идиллических отношений не бывает. Либо они длительные, либо идиллические. Как говорят англичане: «Чудо – только девять дней чудо». В том смысле, что чудесные происшествия или благородные поступки на десятый день становятся обыденностью. И если вы девять дней делали что–то хорошее (например, самолично ремонтировали дверной замок), то на десятый день вас, вероятно, попросят отремонтировать всю прихожую. И на вопрос: с чего бы это? – немедленно дадут ответ: назвался хорошим – полезай! На стремянку. Вот тебе банка с краской, рулон обоев, книжка «Раскрась сам!» — и вперед, к новым свершениям на почве благородства души. И получается, что либо ты совершаешь доброе дело и линяешь до исхода девятидневного срока, либо так и проживешь в образе «недоброго и нехорошего», которого как–то раз попросили сделать евро–или хотя бы просто ремонт, а он отказался.
Во–вторых, родители, как правило, становятся свидетелями того, как дети… подрастают. То есть буквально вчера это было умилительное существо в бантиках и рюшечках, звонким голосом декламирующее Чуковского или Остера, и вот оно же (согласно внутреннему родительскому восприятию, все такое же прелестное, наивное созданье) объясняет маме и папе, что завтра женится (разводится), собирается вместо получения высшего образования играть на бирже (на скачках, на трубе, на нервах), покупает особняк в Беверли–хиллз на деньги, которые занял у приятелей… Естественно, любая из этих идей кажется дурацкой авантюрой, и самая распространенная реакция на нее – отшлепать безобразника и в угол! Постоишь, подумаешь о своем поведении. В общем, родители зачастую не догоняют: дитятко–то выросло. И само в угол поставит кого хошь. А если что, то и отшлепает.
В–третьих, проблема стереотипов мышления распространяется не только на сам факт вырастания дитятка. Родители могут даже понимать, что их ребенок уже вправе жениться или пойти в брокеры, трубачи, психиатры. Абстрактно родители с этим согласны и даже в разговорах частенько намекают на необходимость повысить социальную активность: ну, и когда ты наконец женишься? Ну, и когда ты найдешь нормальную работу? Ну, и когда ты перестанешь дурака валять? Родные
