Из окрестных сел невесты в подвенечном и под накинутой фатой приезжают с женихами в райцентр фотографироваться, благо появился фотограф.
Вишни да свадьбы. Ну праздник жизни. Но жители Ракитно живут в страхе, затравлены шайкой бывших бандеровцев, разгромленных. Тут же при нас случай — среди бела дня в парикмахерской возник вооруженный молодчик: деньги или жизнь. Взял кассу и вывернул карманы смертельно испуганных клиентов. А то еще страшнее: подкинуто письмо. Ультиматум: ночью такую-то сумму денег подложить под указанный камень. За неисполнение расплатишься жизнью ребенка. Кто же в страхе и отчаянии не исполнит, если своих денег не хватает, вымолит в долг у соседей. Вот такие контрасты в Ракитно. Вишни и свадьбы, а тут шайка орудует.
Говорят, полк НКВД брошен на борьбу с бандитами. Но бывшие бандеровцы растворяются в селах и, согласно молве, кутят с молодками, не дождавшимися с войны своих мужей.
Парикмахерша, не молодая, но видная собой — еврейка. Есть еще одна — разбитная Сима, счетовод в райсовете. Уцелели? Или вернулись? Вообще-то евреев не видать. А прямо на глазах в райцентре — старинное еврейское кладбище. У немцев руки не дошли. Местные люди не тронули. Нешлифованные камни-надмогильники стоят почти под рост друг к другу, то прямее, то с наклоном, то откинувшись — кого как вековой ветер определил. Сумрачный каменный лес, таинственный. Подойти ближе не тянет, даже страшит что-то.
Новый ладный дом с террасой — районная фотография. Зала или салон, тут фотографирует Б.Н., есть подсобка для обработки снимков, жилые комнаты, кухня. Отрадно, что здесь он будет жить и работать. Со стороны торца дома отделенный проезжей частью переулка ближайший сосед — большой дом. Здесь суд.
Я заглянула в тот дом. Шел суд. Подсудимые — две колхозницы, их судили исходя из нового ужесточенного указа. У обеих сумма трудодней ниже установленного тем указом минимума. За это по указу суд выносит приговор: то ли исправительно-трудовой лагерь, то ли ссылка. Ужас происходящего. Вынести это судилище пассивным соглядатаем нестерпимо. Я малодушно попятилась к двери.
Военный грузовик привез в Ракитно убитых — главаря бандитов и парнишку, служившего при нем. Их демонстративно выложили на землю у дверей райсовета, чтобы люди шли сюда и глядели — с бандой покончено и унялся бы панический страх. А если кто из местных затаился в своей связи с бандитами, пусть кумекает — расправы не миновать.
Но тяжким было то, что мертвыми они похожи на людей. Не на бандитов. И пришедшие поглядеть отходили в замешательстве.
Через Ракитно стали проезжать грузовики, кузова набиты молодыми, краснощекими женщинами в пестрых платьях. Может, какая из них и была соучастницей, а другие «кутили» не по своей охоте — поневоле и беззащитности, ведь не пусти их в избу — пристрелят.
Подошли дни нашего отъезда. Мама еще с неделю поживет и тоже вернется — заканчивается ее продленный летний отпуск. Подступает осень, уже завезены дрова для Б. Н.
Я прощалась с Б. Н. тяжело, болезненно, схватило тревогой за него, покидаемого, хотя в прежние годы он тяготел к одиночеству. Я прижалась к нему. Милое, голубое простодушие в глазах. Лицо его смялось, грустное. От тревоги, волнения, нежности я разрыдалась, чего не бывало со мной, и не могла уняться.
В Москве мы с Оленькой побывали в детском театре и в антракте сидели на уютном диване в холле. Я достала из сумки зеркальце — поглядеться. И выходит, позабыла его убрать, оставив на коленях. Позвонили — конец антракта. Я встала, и о кафель пола ударилось вдребезги разбившееся зеркальце.
Я отчасти суеверна, не люблю и боюсь разбитого зеркала. Бывает — минует. А на этот раз через день-другой страшное известие: Б. Н. арестован. Мама, она была уже дома, поехала на Украину. Вернулась ни с чем. Бедная наша мама.
А было так. Пришел за Б.Н., кажется, всего один человек. Топтался на месте смущенно, напоминал: «Не забудьте валенки. Валенки у вас есть? Возьмите валенки». Да, Сибирь не Украина, без валенок — капут.
И видно, что-то хотел объяснить, утешить, что ли: «Это в последний раз». И почти извиняясь: «Поймите меня — в последний. Больше вас никогда с места поднимать не будут». По стране проводилась широкая кампания — забирали тех, кто отсидел в лагерях.
