— Году в тридцатом, почти тридцать лет назад.
— И с тех пор вы в ней и живете?
— Нет, мы ездили сюда каждое лето, если не ошибаюсь, до тридцать третьего года. Потом купили виллу в Анседонии и больше не приезжали.
— Двадцать семь лет дом стоит покинутым! И отчего же?
— Да так. По-видимому, нам здесь разонравилось.
— Сколько вы за него хотите? Посредник мне говорил цену, но я за последнее время пересмотрел столько вилл, что уже не помню.
— Пятнадцать миллионов лир.
— Ах, да! Кажется, вилла очень большая?
— Да, она большая, но комнат в ней немного. Гостиная и еще четыре комнаты.
— Если верить посреднику, это было бы весьма выгодное приобретение.
— Я тоже так думаю.
— Вилла принадлежит вам?
— Нет, у нее три владельца — мой брат, сестра и я.
— У вас нет родителей?
— Нет, они умерли.
— Ваш брат женат? И сестра замужем?
— Да.
— Они живут вместе с вами в Риме?
— Нет, они живут за границей.
— А вы замужем?
— Нет.
— Вы живете одна?
— Нет. Но, синьор Лантьери…
— Говорите, я вас слушаю.
— Извините меня. Я должна показать вам виллу, но вовсе не обязана рассказывать вам о своей личной жизни.
— Простите. Вы тысячу раз правы.
Наступило молчание. Но странное дело, Томмазо про себя отметил, что резкий ответ молодой женщины не вызвал у него ни чувства обиды, ни удивления. Он старался понять, почему же ее тон и слова не задели его, и наконец его осенило: как в цене виллы, слишком низкой для такого большого дома, так и вообще в поведении женщины, державшейся как-то слишком незаинтересованно и безучастно, таилось нечто загадочное, и это если и не полностью оправдывало, то, во всяком случае, извиняло проявленную им нескромность. Он посмотрел на губы женщины, и его поразило, как ярко они накрашены. С ее белого, как бумага, лица он перевел взгляд на серую и блестящую ленту дороги, бегущую навстречу серому, подернутому дымкой пейзажу, и увидел, что сквозь серую тусклость этого пасмурного осеннего дня, подобно кроваво-красной краске на губах этой женщины, необычно и ярко сверкают другие цвета: желтое золото листьев какого-то растения, увивающего фасад крестьянского дома; густая чернота мокрых стволов, светлая, почти голубая зелень капустных кочанов на огородах; яркий пурпур гроздей ягод на колючем кустарнике. День сегодня выдался туманный и дождливый, подумал Томмазо, но все же он не лишен своего очарования — в такой день краски природы играют и переливаются, как звонкие голоса в тишине полей.
Он спросил женщину:
— При доме есть земельный участок?
— В цену виллы включена стоимость сада в две тысячи квадратных метров. Но участки вокруг принадлежат нам, и вы, если хотите, можете прикупить землю.
— По какой цене?
— Я думаю, по тысяче лир за квадратный метр.
Томмазо вновь про себя подумал, что такая цена ниже обычной для здешних мест, но на этот раз ничего не сказал. Женщина переключила скорость, и машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, проехав между двух потемневших от времени невысоких каменных столбов.
Женщина сказала:
— Здесь начинается наше поместье.
— К вилле ведет эта дорога?
— Да, другой нет.
Дорога уходила в глубь долины, петляя между пологими зелеными холмами. На склонах не было видно ни одного дерева, а на вершинах белели крестьянские домики с выкрашенными в зеленый цвет оконными рамами и красными крышами — по одному на каждом холме. Томмазо спросил:
— Все эти дома ваши?
— Да, наши.
Меж холмами темнели узкие и глубокие овраги — склоны одних были возделаны, другие поросли лесом или кустарником. Томмазо насчитал с левой стороны дороги четыре холма и столько же оврагов; потом машина круто свернула и поехала по узенькой дорожке, ведшей в глубокую низину, где сквозь деревья вырисовывались неясные очертания какой-то серой постройки.
— Вилла не на берегу, — рассеянно и небрежно проговорила женщина, — но от моря она не так уж далеко. Пять минут езды — и вы на пляже. Море по ту сторону дороги Аврелия.
Они переехали мостик над ручьем, и дорога углубилась в заросли, которые, как казалось Томмазо, становились все гуще и выше. Неожиданно машина затормозила и остановилась перед деревянной калиткой, запертой на большой висячий замок. И замок и цепь, на которой он висел, были покрыты толстым слоем ржавчины. За калиткой можно было разглядеть только часть скрытого деревьями фасада виллы. Томмазо отметил про себя с удивлением, что в фасаде этом не было ничего радующего глаз, деревенского, как можно было ожидать в такой глуши. Наоборот, это было мрачное квадратное строение холодного серого цвета, весьма напоминавшее церкви в неоклассическом стиле, но именно в стиле того неоклассицизма, который в 20-30-х годах получил название "стиля двадцатого века": гладкий фронтон, перистиль с грубыми и приземистыми прямоугольными пилястрами без баз и капителей, низкая, покрашенная под камень дверь, похожая на дверь египетской гробницы. Между тем женщина вышла из машины и возилась с замком на калитке. Наконец ей удалось его отпереть. Томмазо спросил: