Вздыхая, завел он речь. —
Моя честь – без пятна,
И любовь – верна,
Словно белый плюмаж мой
И сверкающий меч».
Ручей бежал между ними:
Не сводя с потока очей,
Улыбалась насмешливо дева,
Как мечтатель мечте своей.
«Не верю я обещаньям,
Тебе любовь не сберечь:
Ум твой – легкий, блестящий,
Острым словом разящий,
Словно белый плюмаж твой
И сверкающий меч».
Ручей бежал между ними,
Извиваясь среди полей:
С девой расстался воин,
Как мечтатель с мечтою своей.
С поля битвы доставили деве,
Где сразила героя картечь,
Принесли, опустили,
К ногам положили —
И плюмаж белоснежный,
Тенор капитана звучал мелодично и жалобно, благодаря чему даже простые, неуклюжие стихи трогали сердце, и тетя Ребекка подумала, что Деврё очень, очень приятный человек. Однако настала пора поинтересоваться, чем занята мисс Гертруда, так что тетя Ребекка оставила Деврё и Лилиас вдвоем, поскольку они были давними друзьями.
– Нравится мне река, – заговорил Деврё, – у нее, мисс Лили, есть и душа, и характер. Речных богов не бывает – есть речные нимфы. Взгляните на эту реку, мисс Лилиас, у нее девичий нрав. Хотел бы я, чтобы эта нимфа мне явилась, – я мог бы, мне кажется, отдать ей сердце, если я вообще способен влюбиться. Эта река – как женщина. Взгляните – вы не находите? – она грустна, весела, музыкальна, она искрится, и как же она глубока! Непрерывно меняется и, однако, все та же. В ней вы увидите деревья, облака, себя самое или звезды; она и прозрачна, и темна, сияет как солнце и… так холодна. Она говорит все и в то же время ничего. В ней есть чистота, игривость, мелодичность, скромность – и нечто таинственное и роковое. Мне иногда представляется, мисс Лилиас, что я знаю нимфу этой реки: она похожа – очень похожа – на вас!
И речь его продолжалась, а девушка слушала ее молча и куда внимательней, чем обычно. Я не знаю, что творилось в воображении – и в сердце – хорошенькой Лилиас под рокот вод и музыку чарующего голоса. Любовь говорит языком аллегорий и символов; взгляды, интонации – самые верные рассказчики. Слова Деврё погрузили Лилиас в забытье, печальное и упоительное. Вначале должно возникнуть некое притяжение, гипнотическая связь – называйте как хотите, – пусть слабая, едва заметная – не важно; а затем уж в душу проникает и растет колдовство. Посмотрите, как тонкие и слабые побеги жимолости, жасмина, виноградной лозы льнут к исполину-вязу, которому Вергилий в своей эпической поэме, посвященной сельскому хозяйству, отводит роль их естественной опоры и спутника жизни (не усмотрите в этом намека). Вяз, как вам известно, кто-то назвал джентльменом леса – взгляните, как, цепляясь за его могучий ствол, безгласно тянут они к небу свои нежные усики; пройдет много лет, и они, быть может, оденут листвой засохший, сломанный ствол, даруя ему свою красоту и аромат. Именно в этих хрупких, лишенных мощи, женственных растениях я усматриваю временами прочность и совершенство мироздания – прочность, путем совершенствования перешедшую в слабость. Таков плющ, чья листва зеленеет среди зимних снегов, – сжимая в своих объятиях руины, он не дает им распасться. Таков виноград, который веселит сердца погрязших в невзгодах людей. Однако не стоит впадать в заблуждение: Деврё всего лишь придал чувствительный оттенок легкой болтовне, а Лилиас не сказала в ответ ничего такого, что побудило бы его осмелеть; но с той поры Лилиас знала, что она нравится Деврё, что она ему небезразлична, и почему-то была счастлива.
И маленькая Лили направилась к танцующим; Деврё не отставал; она не собиралась принимать участие в веселье – разговаривать было намного приятней. Однако там, где бренчал и звенел тамбурин, проворно пиликали скрипки, не смолкали смех и шутки, Лилиас чувствовала себя под защитой. И может быть, ей казалось, что в окружении добродушной суетливой толпы завороживший ее разговор окончится еще не скоро. Он походил на музыку, услышанную во сне: странен, приятен и, вероятно, никогда не повторится.
