? И он показал ей свою совершенно чистую ладонь, с едва заметными признаками крови.
— Заколдованный дом! — закричал Сими. — У великого Сочинителя Историй и такой несчастный дом! Ничего не получается! Ничего!
Туситала встал и поклонился Матаафе:
— Прошу простить великого вождя, что в моем доме…
— Позволю себе перебить Сочинителя Историй, — вздохнул Матаафа, — твои слова продиктованы доброй душой, но они не истинны. Туситала ни в чем не виноват. Мой народ стал очень злым. — Матаафа снова подошел к окну. — Хочу просить Сочинителя Историй об одном: пусть мои воины запрут этого выродка в одном из твоих сараев. Завтра на рассвете мы уведем его в лес и там казним. Я не могу осквернять казнью дом Туситалы.
— Жаль, — вздохнул Генри, — признаться, любопытно было бы поглазеть, как казнят на Самоа. Впрочем, если вы пойдете недалеко, я бы напросился с вами.
— Нет! — снова закричал Сими. — Я не могу умереть, не сделав того, что приказал великий Лаупепе!
Пока воины Матаафы тащили Сими в сарай, он продолжал кричать.
Фэнни подошла к Матаафе, взяла его за руку:
— Матаафа не может сейчас уйти, правда? Если ты уйдешь, получится, что Матаафа больше не верит нашему дому. А наш дом этого не заслужил. Пойдемте в сад, там все накрыто. Мы пообедаем вместе, и тогда уход Матаафы не будет похож на обиду.
— Аолеле мудра. У Туситалы мудрая жена, и я повинуюсь.
…Ночью, заманив одного из воинов Матаафы в сарай, Сими оглушил его выдранной из стены доской и убежал из плена. Искать его в самоанских лесах было занятием бессмысленным.
в которой вновь появляется Джон Сильвер
Снова кто-то настырный и злой выжимал его легкие, выдавливал из них кровь, и вот она уже хлынула горлом, и зеленый самоанский день снова канул в темноту. Приступ затягивался. Сплошная черная стена стояла перед глазами Туситалы, долгая тупая боль властвовала над ним.
Но вот в темноте обозначилось красное пятно и одноногий человек в просторном пурпурном плаще предстал перед Туситалой.
— Это ты, Джон Сильвер? — прохрипел Туситала. — Мне было так больно в этот раз. Скажи, это конец? Ты пришел за мной?
— Сдается мне, еще не время, создатель. Я пришел напомнить о себе. Я пришел поговорить.
Фэнни увидела, что Луис наконец-то стал шевелить губами, и успокоилась. Ей казалось, что, когда он ведет эти неслышные разговоры, боль отступает.
— Сильвер, мне кажется, я уже спрашивал тебя об этом, но ты так и не ответил, почему вестником болезни, человеком, который ведет со мной эти кровавые разговоры, стал именно ты?
— Неужели до сих пор не понял, создатель? Я — твое проклятие, — усмехнулся Сильвер.
— Ты, созданный мной, — мое проклятие? Как смешно… — Туситале показалось, что он засмеялся.
Стоящие вокруг кровати услышали слабый стон.
— Аолеле, Туситала шевелит губами и стонет, Аолеле, помогите ему! — Фаума была готова разрыдаться.
Фэнни оставалась совершенно спокойной.
— Мы столько пережили приступов, Луис, и этот переживем, правда?
Но Туситала ничего не ответил жене. Он разговаривал не с ней.
— Знаешь, о чем я думаю, Сильвер?
— Знаю, — ответил одноногий моряк.
— Я думаю о том, что всю жизнь занимаюсь, в сущности, только одним — разговорами. На бумаге или воздух сотрясая, все одно — говорю. А деревья, между прочим, растут вне зависимости от наших слов. И океан шумит так непонятно. Думаешь, есть слово, которым можно описать разноцветный закат над океаном? Зачем я говорю, Сильвер? Зачем?
— Сдается мне, твое ремесло строительное, — ответил моряк. — Ты строишь дом. В нем поселятся без тебя, и обживут его без тебя… Твое дело построить…
В гостиную вбежал Генри.
— Вы слышали новость? — крикнул он с порога. — Война началась! — Посмотрев на Туситалу, Генри добавил почему-то шепотом: — Улучшений нет?
— Значит, война? — вместо ответа спросила Фэнни.
— Ты красиво говоришь, Сильвер, — вздохнул Туситала.
— А еще я скажу тебе, создатель: ты снова отвлекаешься, а время идет. Солнце поднимается каждое утро, но каждый вечер его поглощают воды океана.
— Этот факт мне известен, — усмехнулся Туситала. — Только ты не можешь увести меня прежде, чем я закончу «Гермистона»? Не можешь, правда? Скажи, Сильвер…
