Про незнакомца она заговорила сама, как только экипаж тронулся.
– Ты видел этого человека? – спросила она.
– У поезда? Да. Он с тобой говорил?
– Он обратился ко мне по имени. Это меня испугало.
– Что он сказал?
– Просто «доброе утро, госпожа Ватсон». Из простолюдинов. Наверное, рабочий. Он вложил мне в руку это.
Она показала матерчатый мешочек, который все это время сжимала в руке, но о котором забыла, преисполненная радости от нашей встречи, к тому же мы покидали вокзал в спешке. Теперь она передала мешочек мне. Внутри было что-то тяжелое, я поначалу решил, что это монеты, потому что услышал звон металла. Я открыл мешочек и высыпал содержимое на ладонь – оказалось, что это три увесистых гвоздя.
– Что бы это значило? – спросил я. – Он ничего не сказал? Ты можешь его описать?
– Не очень, дорогой. Я глянула на него мимоходом – ведь я искала глазами тебя. Волосы, кажется, каштановые. Небритый, грязный. Какое это имеет значение?
– Он больше ничего не сказал? Денег не требовал?
– Я же сказала. Он обратился ко мне по имени, больше ничего.
– Но кому понадобилось передавать тебе мешочек с гвоздями?
Не успел я произнести эти слова, как все понял и торжествующе воскликнул:
– «Мешок с гвоздями»! Ну конечно!
– Что это значит, дорогой?
– Подозреваю, Мэри, что это был сам Холмс.
– Ни капельки не похож.
– В этом весь фокус.
– Мешочек с гвоздями тебе о чем-то говорит?
Он говорил мне о многом. Холмс хочет, чтобы я приехал в одну из двух пивных, где мы были, когда искали Росса. Обе назывались «Мешок с гвоздями», но какую из них он имел в виду? Едва ли вторую, в Ламбете, потому что там работала Салли Диксон и полиции это место известно. Более вероятна первая, в Эдж-лейн. Понятно, он боится, что его увидят, это явственно следует из того, каким путем он решил со мной связаться. Он был переодет, и, если какой-то представитель власти видел, как Холмс подходит к Мэри или ко мне, а потом задержал бы нас прямо на платформе, он нашел бы мешочек с тремя плотницкими гвоздями, больше ничего, и никаких свидетельств того, что было передано какое-то сообщение.
– Дорогая, боюсь, мне придется тебя оставить, как только мы доберемся до дома, – сказал я.
– Тебе не угрожает опасность, Джон?
– Надеюсь, нет.
Она вздохнула:
– Иногда мне кажется, что к господину Холмсу ты привязан больше, чем ко мне. – Она увидела выражение моего лица и мягко похлопала меня по руке. – Шучу, шучу. Тебе совсем не надо ехать до самого Кенсингтона. Мы можем остановить экипаж на следующем углу. Я доберусь до дома сама, кучер поможет с багажом. – Я заколебался, и она сменила тон на более серьезный. – Езжай к нему, Джон. Если он выбрал такой сложный способ что-то тебе сообщить, значит он в очень трудном положении и ты ему нужен. Впрочем, как всегда. Ты не можешь ему отказать.
Итак, мы расстались, и я утратил контроль над своей жизнью, более того, я едва ее не лишился, маневрируя в транспортном потоке, – на Стрэнде меня чуть не переехал омнибус. Мне пришло в голову, что раз слежки опасается Холмс, значит принципиально важно, чтобы и мне никто не сел на хвост. Я некоторое время перемещался по проезжей части, уклоняясь от экипажей и заметая таким образом следы, наконец оказался в безопасности на тротуаре, внимательно огляделся и уже потом направился в нужную мне сторону. Через полчаса я был в заброшенной и убогой части Шордича. Тот паб я помнил очень хорошо. При солнечном свете обветшалый домишко выглядел чуть лучше, чем в густом тумане. Я перешел улицу и вошел в пивную. В баре сидел один человек, и это был не Шерлок Холмс. Я сильно удивился и даже вздрогнул: это был Риверс, санитар доктора Тревельяна в тюрьме Холлоуэй. На нем не было форменной одежды, но отсутствующее выражение лица, запавшие глаза и рыжие вихры не оставляли сомнений. Он сидел за столом, склонившись над кружкой портера.
– Господин Риверс? – воскликнул я.
– Сядьте рядом, Ватсон. Рад снова видеть вас.
Это был Холмс! Я тотчас понял, каким образом был обманут и как ему удалось бежать из тюрьмы буквально на моих глазах. Я прямо-таки рухнул на стул, который он подтолкнул в мою сторону. Опять он обвел меня вокруг пальца! Из-под парика и грима Холмс улыбнулся мне лучистой улыбкой, которую я знал так хорошо. В этом заключалось чудо холмсовских маскировок. Он вовсе не налегал на театральные фокусы или какой-то камуфляж, хотя без них не обходилось. Главное было в другом – он обладал даром перевоплощения, он превращался в человека, которого изображал, и, если сам в эту метаморфозу верил, остальные тоже в нее верили – вплоть до момента разоблачения. Так бывает, когда смотришь на какой-то неопределенный предмет вдалеке – скалу или дерево – и он в твоем воображении принимает форму, скажем, животного. Но когда подходишь ближе и видишь, что это на самом деле, второй раз на эту удочку ты уже не попадешься. Я сел за стол рядом с Риверсом. Но теперь мне было ясно без толики сомнений – я сижу рядом с Холмсом.
