– Тогда не исключено, что вечером увидимся. Если все пройдет хорошо и я найду что ищу, ваше вознаграждение вырастет вдвое.
– Только не говорите, что знаете меня. Никак на меня не реагируйте. А если что-то пойдет наперекосяк, на мою помощь не рассчитывайте.
– Понимаю.
– Тогда удачи вам, господин Холмс, и успеха – это я не о вас радею, а о себе.
Когда Гендерсон ушел, Холмс повернулся ко мне – глаза его искрились.
– Курильня опиума! Ведет дела с «Домом шелка»! Что скажете, Ватсон?
– Что это мне категорически не нравится, Холмс. Мой совет – нечего вам там делать.
– Бросьте! Уж о себе я как-нибудь позаботиться сумею. – Холмс подошел к своему столу, открыл ящик и вытащил револьвер. – Возьму с собой оружие.
– Тогда я еду с вами.
– Дорогой Ватсон, я никак не могу вам этого позволить. Я очень ценю вашу готовность помочь, но посмотрим правде в глаза: Восточный Лондон, четверг вечером, курильня опиума – и тут заявляемся мы с вами! Сойти за местных клиентов нам никак не удастся.
– Тем не менее, Холмс, я настаиваю. Если хотите, внутрь заходить не буду. Найду место где-то поблизости. А если потребуется помощь, один выстрел – и я тут же буду рядом. Ведь у Крира наверняка своих головорезов хватает. Да и можно ли доверять Гендерсону? Где гарантия, что он вас не выдаст?
– Тут вы правы. Хорошо. Где ваш револьвер?
– При себе нет.
– Ничего, у меня есть запасной. – Холмс улыбнулся, он явно был в предвкушении удовольствия. – Нанесем визит в «Местечко Крира» и своими глазами посмотрим, что там творится.
Вечер снова выдался туманный, причем такого густого тумана в этом месяце еще не было. Я бы попытался отговорить Холмса ехать в Блюгейт-Филдс в такую погоду, имей я хоть малейшие шансы на успех, но по его бледному, с орлиным профилем лицу видел: он утвердил для себя план действий и теперь его ничто не остановит. Я знал – хотя Холмс не говорил об этом вслух, – что его сподвигла на это смерть ребенка, Росса. И пока он считает себя виновным в этой смерти хотя бы частично, он не успокоится, а все мысли о собственной безопасности будут без особых трудов отброшены.
Но вот экипаж привез нас в район Лаймхаус-Бейсин, мы вышли в аллею – и мне стало не по себе. Улицы были окутаны вязким и желтым туманом, приглушавшим все звуки. От него веяло жутью, он, словно хищный зверь, рыскал по темноте в поисках жертвы – а мы погружались в него, сами шли к нему в пасть. Мы прошли по аллее, зажатой между стенами из красного кирпича – они истекали влагой и поднимались так высоко, что без слабого отсвета луны было бы не видно неба. Поначалу мы не слышали ничего, кроме звука собственных шагов, но постепенно проход расширился, и с разных сторон эхо стало приносить ржание лошади, мягкий рокот парового двигателя, журчание воды, вопль напуганного ребенка – все эти звуки по-своему определяли поглотившую нас тьму. Мы шли вдоль канала. Перед нами прошуршала крыса или еще кто-то из отряда ей подобных, соскользнула за край дорожки и бултыхнулась в черную воду. Залаяла собака. Мы прошли мимо привязанной к пирсу баржи – сквозь занавески на окнах пробивались лучики света, а из трубы валил дым. Сзади находился сухой док, там, подобно доисторическим скелетам, едва видимые, на привязи из канатов и снастей, ждали ремонта сбившиеся гуртом суда. Мы повернули за угол, и все это тут же утонуло в тумане, который занавесом упал у нас за спиной, – я обернулся и ничего не увидел, словно секунду назад вышел из ниоткуда. Полная пустота была и перед нами – если бы мы стояли на краю земли и намеревались шагнуть в никуда, картина была бы точно такой же. Но вдруг наш слух уловил резкие звуки фортепиано – кто-то одним пальцем пытался подобрать мелодию. Откуда ни возьмись перед нами прямо из тьмы возникла женщина – помятое размалеванное лицо, безвкусная шляпка и шарф с перьями. Я уловил ее запах, напомнивший мне об умирающем в вазе цветке. Она хихикнула и тут же исчезла. Наконец впереди показались огни, это были окна паба. Именно оттуда и доносилась музыка.
Паб назывался «Роза и корона». Мы прочли название, только оказавшись непосредственно под вывеской. Это был странный домишко, кирпичную кладку там и сям скрепляли обшивные доски, но все равно он был какой-то скособоченный – того и гляди рухнет. И окна все перекошены. Дверь низкая – чтобы войти, нам пришлось бы пригнуться.
