– Отключили, – догадался режиссер. – Не забыть свечи. Пошли, Глебыч.
…Они праздновали новоселье до глубокой ночи. Вербицкий рассказывал о своем театре, о козлах, которые все время лезут под руку, и о своих женщинах. Они вспоминали однокашников и профессуру – «иных уж нет, а те далече!». Разлетелись по миру, как осколки разбитой вазы, и связи порвались.
– Есть, правда, «одноклассники» и фейсбуки, но, понимаешь, какая беда, Глебыч, говорить-то не о чем, как оказалось! Не о чем говорить! Живы, работа, дети, жены, дача, нехватка денег, дурное начальство, болячки – у одного цирроз, у другого сердце. Ну, там фотки еще – снова жены, дети, собачки. Никто не стал Качаловым, и никто не стал Станиславским, никто не написал пьесу и не снял кино. Все как у всех: рутина, оскомина на зубах от серости жизни, банька, покер, бабы… Это в лучшем случае. А какие были планы! Наполеоновские! – Виталий вдруг рассмеялся. Глеб взглянул вопросительно.
– Кстати, шуточку нарыл в Интернете. Говорят, сейчас в сумасшедших домах совсем перевелись наполеоны. Знаешь, почему?
Глеб улыбнулся и покачал головой.
– Потому что современные психи не знают, кто такой Наполеон! – Режиссер захохотал. Он рассказывал эту шутку всем, кто попадался на пути, уже неделю, но она и теперь нравилась ему ничуть не меньше. – Невежество зашкаливает!
В начале двенадцатого ночи Вербицкий наконец стал прощаться. Он был не прочь остаться на ночь, они хорошо сидели, но его женщина звонила каждые пятнадцать минут – контролировала, выражала озабоченность и недовольство. Вербицкий раздувал ноздри, отвечал сдержанно, но при этом делал непристойные жесты свободной рукой.
Глеб со свечкой спустился вниз проводить товарища. Огонек трепетал на сквознячке. Они постояли на крыльце до приезда такси, и Виталий, наказав запереть двери – входную и квартирную, а завтра с утречка отзвониться и доложить, как прошла ночь, наконец отбыл, спросив напоследок, как он, Глеб, относится к нежитям и привидениям. Глеб послал его к черту, и Виталя, по-мефистофельски захохотав, испарился в клубах фиолетового дыма. А Глеб Кочубей остался один. Он стоял на крыльце, пока был слышен шум двигателя, потом запер дверь и пошел к себе… К себе! Звучит-то как! К себе наверх.
Спать не хотелось, и он до трех убирался в своей новой квартире: мыл пол, найдя в подсобке старый таз со сколотой эмалью и тряпку, потом окно и подоконник. Из сада тянуло ночной сыростью и запахами земли и зелени. Затем он, не торопясь, раскладывал свои вещи в шкафу и ящиках письменного стола. Мелькнула было мысль пройтись по дому со свечкой, осмотреться и изучить окрестности, но он рассудил, что утро вечера мудренее, успеется завтра. Помывшись холодной водой под краном на кухне, он упал на кровать, накрылся с головой одолженным у Виталия одеялом и отключился. Последней была мысль о том, что он, похоже, вернулся домой…
Глава 6
Какое-то время назад. Любовники
Я вас люблю, – хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Пушкин. «Признание»
Машина затормозила у газетной стекляшки, и молодая женщина в черном коротком платьице скользнула на переднее сиденье рядом с шофером. Мужчина за рулем нетерпеливо сгреб ее, приник к губам. Прошептал, отрываясь:
– Ларка, любовь моя! Я чуть с ума не сошел! У нас три дня, поедем к Пашке, он в отъезде. Целую неделю на природе!
– Ты обещал в Италию, – увернулась женщина.
– Пока не получается, подожди немного, – виновато ответил мужчина.
– Мне осточертело отдыхать в загородных домах твоих приятелей! Как бомжи! Я хочу в Италию, в приличный отель, хочу в оперу, хочу в Монако! Я хочу свой дом! Ты обещал!
– Ларочка, потерпи немного, у нас все будет.
– Ты с женой говорил?
– Нет еще, ты же понимаешь, это не так просто. Ольга…
– Не хочу слышать ее имени! – перебила женщина. – Я сама с ней поговорю. Кстати, я подала на развод. Венька в ногах валялся, просил не спешить. Он пьет, на себя стал не похож. А был талант. Талантище!
– Ларочка, я не думаю, что нам следует торопиться…
