При этих словах мне показалось, что все стены, все вещи в комнате были полны невидимых, неопределенных глаз, и странно — никогда до сих пор не испытываемый ужас схватил меня когтями. Губы мои дрожали, когда я шептал себе: «Этот человек доведет меня до сумасшествия». Я пустил его руку, отошел на шаг и начал вытирать холодный пот на лбу. Я вдруг понял, что такое ужас, исходящий от предметов.
Ройко с усилием встал с кровати и схватил меня за руку.
— Ты хотел знать, — почти торжественно сказал он, — так знай! Да, я совершил преступление. Изменой разрушил счастье двух людей. И не только счастье: я погубил также две человеческие жизни…
Я опять отвел его к кровати, потому что ноги под ним дрожали, и я боялся, что он упадет. Теперь сострадание пересилило во мне все другие чувства, и я начал успокаивать Ройко.
— Опомнитесь, — просил я его, — ни в чем мне не признавайтесь, не сегодня, по крайней мере! Какое же я имею право требовать от вас такого доверия? Забудьте обо всем, что я сказал необдуманно, я сам был в горячке и не знал, что говорю!
Но Ройко, как бы не слыша, все сильнее стискивал мне руку и с видимым усилием, но ясным, пронизывающим шепотом продолжал говорить:
— Я был хоть и молодым, но все же уже взрослым человеком, когда совершил свой подлый поступок, и поэтому у меня нет оправдания даже юношеской неразумностью! Слушай, ты, мучитель мой, который вызвал меня на эту исповедь — как это случилось…
Здесь, в Париже, случай или судьба столкнула меня с молодым английским аристократом. Мы встретились как-то ночью на пустой улице, оба так задумавшиеся, что, не видя один другого, столкнулись. Глаза наши встретились, и мы остановились удивленные, рассматривая друг друга. Мы читали мысли друг друга, как в открытой книге.
Я не могу в кратких словах объяснить так, чтобы вы меня поняли, каким образом я узнал, что этот молодой человек из тех, существование которых я всегда предугадывал, наполовину, впрочем, веря в них. Как бы то ни было, я в мгновение ока убедился, что это адепт тайного знания! А он? Наверное, силой своего высшего знания и опыта, а следовательно, непонятным для меня способом, узнал, что перед ним один из тех, которые мечтают сделаться посвященными! Вам это, может быть, покажется сказкой или бредом, как и громадному большинству людей, но это искреннейшая правда.
Мы смотрели друг на друга, пока англичанин не решился первый заговорить. Он спокойно вынул из мешочка папиросу и вежливо попросил у меня огня. Так мы начали разговор. Потом мы зашли в ближайшую кофейню, будто мы оба случайно именно туда направлялись, и там, во время разговора, англичанин сказал мне, что он ищет надежного человека, который согласился бы поехать с ним в Англию, поселиться в его тихом, безлюдном замке и — коротко говоря, я получил впечатление, что он предлагает мне какое-то неясное положение в своем доме, что-то среднее между секретарем и камердинером… Темный румянец облил мне лицо. В то время я был совсем без дела, в крайней нужде, и сказал ему об этом в разговоре, но служить лакеем — это мне никогда не приходило в голову, и моим первым протестом было тогда чувство стыда и нежелания. Как мог он так понять меня? Он же смотрел на меня испытующе и сурово. У меня промелькнула мысль, что это какое-то испытание. Он, очевидно, хотел ближе узнать меня, убедиться, способен и достоин ли я сам когда-нибудь стать адептом.
Покорность и абнегация[8] принадлежали к числу первых требований от «учеников», я это знал, и без них было невозможно достичь даже первой степени. И хотя чувство во мне восставало и возмущалось, я принял <предложение>. Мы уехали в Англию.
Ройко умолк. Потом, вытирая покрытый потом лоб и дрожа всем телом, он с усилием прибавил:
— Там я увидел ее… его сестру… Эдиту…
Он закрыл глаза руками и глубоко вздохнул; после продолжительной паузы он продолжал рассказ:
— Я остался на несколько дней в Лондоне, лорд Ангус уехал в свой замок Ангус-Манор, в западной Англии; я последовал за ним только после исполнения в Лондоне его поручений. Был поздний вечер, когда я в экипаже (железной дороги там вблизи не было) подъезжал к замку.
