— Только ради тебя самой.
— И все, чего вы мне желаете, это чтобы я вернулась в Лондон и вышла замуж за Эдварда. Верно?
Дядя Генри не отвечал. Вместо этого его глаза шныряли по комнате, безостановочно, изучающе. Я гадала, зачем он принял лауданум[4].
— Или, — тут я понизила голос, — вы не желаете, чтобы я вообще выходила замуж?
Он повернулся ко мне и схватил мои руки. Его ладони были холодными и влажными.
— Лейла, если ты когда-нибудь выйдешь замуж, то передашь дальше болезнь Пембертонов!
— Ее не существует, дядя Генри. Как можете вы верить в миф, который не имеет под собой основы?
— Потому что болезнь есть!
— Я отказываюсь в это верить!
Лицо дяди Генри помрачнело.
— Тебе не стоило сюда возвращаться, Лейла…
— Ну что ж, я вернулась, и этого уже не поправить. И я намерена пойти дальше и вернуть себе память. Какой бы ужасной она ни была, но она моя по праву.
— Этого может никогда не случиться, Лейла.
— Случится. Я знаю, что случится.
— Никто из нас не станет тебе помогать.
Как хорошо я это знала! И в первую очередь никогда не станет помогать тетя Анна. Колин теперь против меня. Марта обижена. А Тео — какова его позиция? Придется возвращать себе память, рассчитывая на собственные усилия.
— Как же ты собираешься пробудить воспоминания, которые крепко заперты у тебя в сознании и не хотят выходить наружу?
Я взглянула на дядю Генри со всем самообладанием, на какое только была способна.
— Я сделаю это, отправившись завтра в рощу.
Он сидел, долгое время ошеломленно уставившись на меня, и я уже спрашивала себя, слышал ли он. Наконец дядя пришел в себя:
— Ты не должна ходить в рощу, Лейла. Никогда.
Как, должно быть, он похож на моего отца — лицом, движениями, звуком голоса. При обычных обстоятельствах я бы любила этого человека с его прекрасными седыми волосами и элегантным костюмом, у которого такие же, как у меня, глаза и подбородок. Но теперь это уже невозможно до тех пор, пока я опасаюсь его, испытывая ужас перед тем, насколько далеко он может зайти, защищая интересы своего семейства. Дядя Генри никогда не стал бы мне вредить, в этом я была уверена, но его противодействие могло принести мне много неприятностей.
— Я пойду туда, потому что должна это сделать.
— Но зачем? — вдруг взорвался он. — Для чего?
— Мне надо вспомнить.
— Я знаю, что ты замышляешь, Лейла. Я знаю, что будет потом. Объявив своего отца невиновным, ты переложишь вину на остальных членов этого дома. Ты обвиняешь Пембертонов в убийстве!
— Мой отец был Пембертоном, и вы все легко обвинили его!
— Это другое. Он был одержим лихорадкой и бредом.
— Как это удобно для всех вас. Но я в это не верю.
— А мотивы? Каковы мотивы? Твои намеки Марте на то, что среди нас идет ожесточенная вражда из-за денег, просто отвратительны. Как это низко и вульгарно с твоей стороны!
Меня задело за живое. Для него объявить моего беззащитного отца убийцей было благородным и справедливым. Но, обвинив одного из них в том же самом, я опускалась до вульгарности.
— Другого пути нет. Я должна завтра пойти в рощу.
Дядя Генри, казалось, ушел в себя. Я не могла представить, как много он принял лауданума или почему он его принял, но я знала, что это мощный анальгетик. Он положил ладонь на лоб.
— Это еще хуже, чем раньше.
— Что хуже, дядя?
— Головная боль. О, Лейла, какая головная боль, какой отвратительной может она быть!
Я смотрела на дядю в легкой тревоге.
— Сколько лауданума вы приняли, дядя?
— Гм? — Его взгляд блуждал. Он не способен был сфокусироваться. — Анна дает мне его с чаем. Теперь его нужно гораздо больше. Этот проклятый ветер создает ужасные сквозняки по всему дому, от этого и головные боли.
— Понимаю… Скажите мне, дядя Генри, а мой отец страдал от них?
— От чего? О, мне пора идти. Мама всегда желает видеть меня перед тем, как отойти ко сну.
— Бабушка может немного подождать.
Тут он усмехнулся.
— Как мало ты еще знаешь, зайка. Никто не смеет заставлять ждать Абигайль Пембертон! — Он поднялся на неустойчивых ногах и машинально опустил ладонь мне на плечо. — Лейла, возвращайся в Лондон, пока можешь.
— Я так не думаю, дядя. Не сейчас…
