— Когда француз или немец оказывается в Азии, видит желтые лица вокруг, рикш на улицах и палочки на обеденном столе, он сразу понимает, что перед ним другая цивилизация, а следовательно — иная иерархия ценностей, иное мировосприятие. А находясь в Москве, тот же француз или немец наблюдает «мерседесы» и «ауди», ирландские пабы, итальянские пиццерии и белых людей (пересчитывающих все на еврики) — вот ему и кажется, что он у себя дома. А потом давай возмущаться: мол, демократия здесь управляемая и права женщин ущемлены, да ругаться: мол, пробки на дорогах, потому что народ правил не соблюдает, да сетовать: мол, продавщицы хамят, да чертыхаться: мол, еще и сортиров нет…
— Ты хочешь сказать…
— …что имей россияне зеленый или фиолетовый цвет кожи, никому бы и в голову не пришло их упрекать за отсутствие демократии в европейском смысле этого слова, за пьянство, за недостаток европейских манер (к примеру, они разуваются в гостях) или инфантильное отношение к женщинам. Одно дело Европа, и другое — зеленый абориген… сам посуди…
— А ты, европеец — как-никак белый человек, — как бы ты себя чувствовал среди зеленых человечков?
— Видишь ли, Веня, я слишком долго живу в России, чтобы мерить вас европейской меркой. Поэтому мне все равно, зеленый ты, как салат, или красный, как борщ. Цвет твоей кожи не имеет для меня никакого значения. Но тринадцать лет назад, когда я впервые вышел на перрон Белорусского вокзала… вот если бы я тогда увидел на улице зеленых человечков… хм… Наверняка меньше бы рассуждал, быстрее избавился от предрассудков, а потом — рано или поздно — и сам бы слегка позеленел.
— Так ведь большинство иностранцев, прожив несколько лет в России, начинают чувствовать себя в Европе, точно в платяном шкафу — полки тесные, повсюду какие-то ящики, нафталином воняет. А здесь — потолки высокие, соседи далеко.
— Да уж, — вздохнул Веня, выглянув в окно, — просторы тут завидные. Никто не мешает. Приятели от работы не отрывают, телевидение настроение не портит, кино да кабак не соблазняют.
— Это сейчас еще людно. Летом Конда Бережная оживает, появляется городской народ, целыми днями на огородах горбатится. Другие сидят с удочкой на озере, по лесу бродят, грибы да ягоды собирают. А зимой — пусто. Только волки воют.
— А тебя-то что потянуло на это безлюдье?
— Это безлюдье не всегда было безлюдным. Не забывай, что шунгитовые почвы, так называемый северный чернозем, сделали Заонежье одним из самых богатых и густонаселенных районов Русского Севера. Взять хоть знаменитые ярмарки в Шуньге, на которые съезжались купцы со всей России, и не только. Помнишь рассказ про варшавского еврея, заказавшего двадцать тысяч сорочьих тушек, ибо у польских дам тогда была мода на шляпки с сорочиными перьями? Или вот снимки в недавно изданном альбоме «Заонежье в старых фотографиях» — посмотри, какие богатые дома, зажиточные люди, с каким достоинством они держатся… А Кижи?! Ведь ничего подобного нет нигде в мире. Не случайно профессор Орфинский[6], знаменитый специалист по Карелии, назвал Заонежье феноменом деревенской культуры. Вот одна из причин, почему я здесь.
— Но меня удивляет, что правду о России ты ищешь на ее окраинах. Именно там, где русская культура подвергалась инородным влияниям. Сначала просидел десять лет на Соловках — так сказать, у черта на куличках, там, где рядом с саамскими сейдами[7] высятся православные стены, оплетенные вдобавок колючей проволокой. А теперь вот забился в вымирающее Заонежье, где ученые до сих пор обнаруживают следы то вепсов, то карелов, то русских. Может, в каком-нибудь заброшенном уголке средней полосы — на Волге или Оке — ты бы раздобыл больше материала, обнаружил больше русского фольклора и чисто русских типов?
— Онежское озеро — место всевозможных «стыков», не только культурных. Начиная со стыка Балтийского щита с Русской плитой (граница между ними проходит именно здесь) и кончая конфликтом интересов тех, кто ратует за добычу урана, и тех, кто предупреждает, что это сулит гибель всему региону. Что же касается культурных «стыков», у меня совершенно другое мнение. Я полагаю, что диалог культур более плодотворен и больше способствует выживанию каждой из них, нежели обособленное существование.
