Мы попытались это снять, но — увы. Камеру заело. Оператор матерился, но сделать ничего не смог… Нам показалось, что в ивняке кто-то захихикал. Мне стало не по себе. Такое ощущение, будто я вторгся в чужой сон. Казалось, черепа смеются, скалят пожелтевшие зубы. И камеру точно заколдовали… Разозлившись, оператор стукнул кулаком по одному из черепов. На мох посыпались зубы. Я взял несколько на память. Они сохранились у меня до сих пор.
На обратном пути Леха сказал, что если мы хотим увидеть настоящего колдуна (самоедского волшебника), то надо лететь в Тадибе-Яху. Когда-то их там жило двое — кажется, брат и сестра, но невозможно было понять, кто из них баба, а кто — мужик, такие они оба были старые и заросшие. Недавно один умер, а кто остался — брат или сестра — опять-таки не разберешь…
Мы долго приставали к Жене, чтобы он отвез нас в Тадибе-Яху. Стабниченко отказывался, придумывал всякие отговорки, наконец махнул рукой и согласился — при условии, что сбросит нас и улетит, а потом вернется и заберет. Ждать возле хаты колдунов не будет — ни за какие сокровища. Женя все твердил, что колдуны накладывают заклятия, а если их разозлить, могут человека вывернуть словом наизнанку — как перчатку.
Колдун жил в жестяном вагончике на самом берегу Обской Губы (на подробных картах это место обозначено как Тадибе-Яха). Над входом сушилось несколько собольих шкурок и белел рогатый череп лося. Пахло рыбой и водорослями. Мы долго звали, наконец из вагончика появилось существо в огромной оленьей шкуре, обшитой медными бляшками. Его (ее?) голову, плечи и часть лица закрывал колпак из шкуры росомахи. Существо было черным от дыма, что-то бормотало себе под нос по-ненецки, а взгляд имело безумный, словно объелось мухоморов. Лишь после очередного вопроса о шамане я заметил в темных глазах тень понимания. Существо скрылось в недрах вагончика, покопалось там, продолжая что-то бормотать, потом вынесло маленький транзистор.
— Вот твоя шамана. — Радио было сломано.
Несколько лет спустя знакомый зырянин в Нарьян-Маре, которому я рассказал эту историю, объяснил, что старый самоед просто подшутил надо мной. Он, должно быть, сразу понял, что я в этих делах ничего не смыслю. Иначе спрашивал бы не про шамана, а про тадибея.
30 января
А третий сюжет, который я начал плести тогда на Ямале, — кочевая тропа. Ее так сразу и не заметишь. На мягком покрывале тундры она почти невидима. На узоре малицы (халат из оленьей шкуры) ее разглядит лишь весьма опытный глаз. А чтобы вычитать эту тропу во взгляде старого самоеда, нужно — подобно ему — прожить много лет «сам един».
Свою кочевую тропу я начал плести в стойбище самоедов на берегу Хатиды. Наши хозяева (Егорыч и компания) предупредили, чтобы мы в самоедских чумах не ночевали, не то непременно подцепим какую-нибудь гадость, и чтобы — упаси Боже — не пробовали сырую рыбу — отравимся. Русские самоедами явно брезгуют. Для русских колонизаторов Севера местные жители — по-прежнему дикари, жрущие сырую рыбу и сырое мясо. Что не мешает безжалостно их эксплуатировать: под прикрытием организации (с длиннющим названием), которая якобы оказывает помощь коренным народам Севера, обменивать бензин и водку на собольи и горностаевые шкуры, малицы, пимы. На моих глазах была заключена чудовищная сделка: за двадцатилитровую канистру бензина и два литра спирта — малица с ручной вышивкой, сорок шкур серебристой лисы и ведро соленого чира — рыбы, занесенной в Красную книгу. Русские купцы конца XIX века, которыми так возмущался Александр Борисов, по сравнению с сегодняшними — просто малые дети. В распоряжении нынешних спекулянтов шкурами пушного зверя — вертолеты и касса федерального бюджета, а также водка, бензин и власть.
В стойбище самоедов на берегу Хатиды мне показалось, что я вернулся к самому себе, только несколько десятилетий, а может, и тысячелетий назад. Что же это — знакомый силуэт индейских вигвамов, которые мы строили в саду под липой, или атавистический сон? Вокруг чумов — олени, дети в малицах и пятнистые лайки, повсюду нарты. Самоеды ездят на них и зимой, и летом, потому что по ягелю — серебристому мху — нарты несутся не хуже, чем по снегу. Ягель — пища оленей, и мясо их считается самым (экологически) чистым в мире: его без опаски можно есть даже сырым. Дальше, до горизонта — замшевые холмы, покрытые мхом, между ними вьется Хатида, по берегам — кусты по пояс… и больше ничего.
