— А что если большая семья? — становится на защиту еще не идентифицированных соседей миссис Джонс.
— Большие семьи в таких домах не живут, — резонно возражает ей муж. — Разве ты не замечала: чем больше семья, тем меньше жилплощади на душу?
Миссис Джонс копается в личном прошлом на предмет примеров. И действительно, мистер Джонс, как всегда, прав. Чрезмерная плодовитость то ли ведет к бедности, то ли неизменно сопутствует ей.
— Я не удивлюсь, — недоброжелательно (но не без уважения) добавляет мистер Джонс, — если по бокам крыльца вскоре поставят двух крылатых львов…
Миссис Джонс пытается представить крылатых львов, но ее подводит воображение. То у львов не хватает гривы, то лап, то самих крыльев. Миссис Джонс способна представить этих нездешних мифических животных только по кускам.
С тех пор, как строительство закончилось, и прораб пропал так же внезапно и бесповоротно, как исчезает все отжившее свой срок, Жоржета утратила к дому интерес. Угол Тополиной и Коринфской стал тем, чем всегда являлся: углом вышеупомянутых улицы и авеню.
У пастора Уайта младшего опять тревожно на душе. Что если в новом здании откроют все-таки домашнюю еретическую церковь? Пастор слышал о таких частных заведениях, пытающихся конкурировать с общепризнанными концернами. И пусть они долго не протягивают, все же способны причинить профессионалам немало досадных хлопот.
А дом смотрит поверх голов холодными, незашторенными глазами, и в его взгляде сквозит безразличие самодостаточности и стоический вызов провидению. Как понимает всякий, дом молчит вовсе не потому, что ему нечего сказать. Вероятно, он все не может свыкнуться с мыслью, что ему придется жить не в Beverly Hills или Miami Beach, но там, куда занесла его нелепая судьба.
Но вот наступает день переезда. К новому дому подъезжает крохотный грузовик с бойкой надписью: «Перевези себя сам». Грузовик несоразмерен дому. Он напоминает муху, которая по ошибке стукается об оконное стекло и после нескольких безуспешных и оттого обидных попыток улетает восвояси. Но грузовик не уезжает. Напротив, из него выходят люди и начинают прилаживать мостки. Ошибки быть не может: в новый дом въезжают новые хозяева.
Жители окрестных домов — в их числе семья Джонсов — занимают наблюдательные позиции у окон. Они стараются быть незаметными, но прозрачные тюлевые занавески ощутимо колышутся от их взволнованного дыхания. Пастор Уайт-младший наклеивает на церковную доску объявлений афишу о новой проповеди, посвященной вреде интоксикации. По неведомой причине листок афиши отказывается быть распятым. Руки не слушаются пастора. То из них вываливаются кнопки, то срывается сам листок и плавно покачивающимися осенними движениями падает под ноги. Уайт младший, не торопясь, наклоняется за листком и теряет кнопку. Наверное, кнопка куда-то закатилась. Ох, уж эта потрескавшаяся лестница, исправно подставлявшая правые и левые щеки своих ступеней под ноги прихожан! Лестница давно нуждается в ремонте. А пока пастор ищет кнопку и, будучи человеком немолодым, вскоре начинает испытывать потребность в отдыхе и садится на стул, который оказывается случайно развернутым к новому дому. Конечно, пастор предпочел бы сидеть с другой стороны, с видом на центр города, а не на муравьиную суету переезда. Но, с другой стороны, человек религиозный должен уметь смиряться с обстоятельствами. Досадные мелочи — тоже испытания, из которых складывается тернистый путь самоотречения и аскезы. Пастор снисходительно наблюдает за вносом мебели и размышляет о преходящем и вечном.
А переезд проходит необычно. Ибо разгружающих больше, чем вещей. Как будто перевозят не вещи, а людей. Некоторые идут с мелкими пакетами в руках. Другие накидываются вчетвером на предмет, с которым без труда могли бы справиться двое, отчего у предмета делается жалкий вид. Хватает и руководителей, дающих, в силу своей избыточности, противоречивые ЦУ. В общем, не разгрузка мебели, а какая-то символическая демонстрация против установленного порядка вещей. Да, и грузчики какие-то нетипичные. В основном, молодые и, судя по телосложению, не зарабатывающие на жизнь физическим трудом. А работают они — из рук вон. Перетащат по стулу и тут же закуривают. А кто и прикладывается к фляге. И самое странное: все как один — белые.