За раковиной, точно напротив той, через которую он вошел, была еще одна дверь, чуть приоткрытая. Через щель проходил яркий свет – в ванной горела только одна дохлая лампочка, – и доносилось тяжелое дыхание, ритмичный глухой стук и хихиканье с подвизгиваньем. Владимир беззвучно подошел к щели и глянул.
Он увидел гигантское – три обычных, наверное, – купе. Там стоял письменный стол с черным старым телефоном-селектором и железным ящиком приемника, круглая шкала которого горела красным, и доносилось потрескиванье, бормотанье. У стены имелся высокий платяной шкаф с зеркалом. Перед столом стоял стул. На стуле, на ковре, на столе валялась одежда, среди которой лезли в глаза странный пестрый пиджак с огромными плечами и торчащим из кармана платочком и черная тонкая кожаная куртка. Рядом с широкой кроватью, занимавшей весь противоположный двери в ванную простенок, стояли две пары обуви: туфли на дико толстой подошве-тракторе и мужские же сапоги на высоком каблуке.
А на самой кровати творилось такое, что Володя даже от щели отшатнулся и глаза закрыл.
И тут же его с кровати окликнули:
– Эй, сержант, заходи, не стесняйся, – сказал давешний крашеный хулиган. Только чуб его был уже не морковно-рыжий и не торчком, а блестел жиром, округло поднимаясь над тоже блестящими прилизанными висками. – Заходи, чего напугался? Паровозика не видал? Надька! Ну-ка, дай гудок товарищу начальнику нашей жизни...
Каменная девушка, стоящая на коленях между стилягой и его напарником, освободила рот, повернула к Володе серо-желтое лицо и, не поднимая век, засмеялась:
– Ты ж железнодорожный, мусор? Ну!.. Ту-ту-у!
При этом колени ее продолжали негромко стучать и все каменное тело, подталкиваемое стилягой, двигалось взад-вперед... Седой же подполковник, у которого на голове теперь вместо фуражки с малиновым околышем была ондатровая ушанка, только тяжело дышал, вздымая заросшую белым волосом грудь, и косился на Володю с мукой. Вдруг он замотал головой и захрипел:
– Нет! Не могу его видеть, мудака этого! Ведь говорили: не ходи, не ходи!.. Нет, явился... И нашел кого слушать: интеллигента сраного, пижона белого, пидора!.. Нет, сынок, ты как хочешь, а я его приштопаю! Ну стесняюсь я его!..
С этими словами он отстранил Надькину голову, достал из-под себя никелированный пистолет, только что разряженный, и подряд три раза выстрелил в сторону Владимира. Стиляга же при этом расставлял на каменной спине стопки, открывал извлеченную из-под подушки бутылку «Столичной» с винтом и резал финскую колбасу. Дождавшись, пока отгремят выстрелы и обломки карандашей попадают на ковер, он сделал в Володину сторону широкий приглашающий жест:
– Давай, командир! За мир во всем мире... Чтобы обид не помнить... А то эту каменюку пока растрахаешь, не пивши помрешь...
Тут сразу начался полный кошмар. Надежда, высвободившись, колотила – все так же, не поднимая век, – парня по набриолиненной голове каменными кулаками, приговаривая:
– Я тебе, сука стильная, так трахну, что буги-вуги забудешь! Я тебе трахну! Я спортсменка, я символ девичьей чистоты!..
Парень, отбиваясь, визгливо хохотал и вопил:
– Хватит тебе, Надька, честное слово! А то пошлю опять над «Арменией» небо разглядывать, ты меня знаешь!.. Батя, ну скажи ты ей... Да кончай же фраериться, батя!
Тем временем батя-подполковник снарядил новую обойму конфетами «Раковая шейка» и с локтя выпустил ее всю в Володю. Конфеты расплющились о шкаф, грильяж посыпался на пол, смешиваясь с осколками рюмок и колбасой...
И Владимир решился – пора было действовать, следующая обойма могла уже быть с патефонными иголками. Он широко распахнул дверь, рухнул на пол ванной и оттуда, из полутьмы в яркий свет три раза разрядил коротко дергающийся «макаров». Потом он встал и посмотрел.
В купе было убрано. Тряпки исчезли с пола, и осколки, и конфеты, и колбаса. На постели, крепко обвив холмик серовато-желтого песчаника, валялся зеленый галстук с оранжевой пальмой да медленно каталась, спотыкаясь козырьком, фуражка с голубой, неведомой Володе тульей. Тишина настала в купе, и лишь приемник продолжал похрипывать и бормотать что-то о поджигателях войны и кровавой клике Тито-Ранковича.
