По дембелю Владимир вернулся в ноябре. А уже с нового года стал работать в милиции, в своем же звании – старший сержант – обычным постовым в линотделе железнодорожной станции. Не ждал он от этой службы никаких особых благ, а желал только одного: принять участие во всеобщем и повсеместном наведении порядка, такого устройства вещей, чтобы каждый человек на своем месте занимался своим делом, а после шел в свою квартиру, к матери с отцом или к собственной семье с детьми, участвовал в самодеятельности, занимался спортом, грибы собирал, читал художественную литературу... Короче, чтобы жили люди, как люди, а не болтались без толку алкаши по магазинам, не тащили бы все, что под руку попадет, из подходящих грузов, вели бы себя культурно и тактично. С того дня как Владимир помнил себя взрослым, то есть лет с одиннадцати, он всегда только этого и хотел, и добивался – в оперотряде и на действительной тоже. Хотя, конечно, там были не алкаши, и приводить тех, с автоматами и гранатометами, в сознательное состояние приходилось другими способами. Этим способам он учился так же старательно, хотя и без особого удовольствия, как заправлять постель, укладывать учебный парашют и разбираться в обстановке на раздираемом империалистическим вмешательством Востоке. Главное – была цель: чтобы все люди, и у нас, и в братских странах за рубежом, жили как положено, в порядке, трудовой дисциплине, взаимном уважении и тактичном, чутком отношении друг к другу.
Такой он был человек – многое человеческое было ему совершенно чуждо.
Теперь Владимир сидел в дежурной комнате, поглядывал в большое окно на абсолютно пустой вечером перрон и ждал двадцати трех тридцати. Ровно в двадцать три тридцать он выйдет на перрон и пройдет его два раза из конца в конец, а затем осмотрит зал ожидания, зал автоматических камер хранения и буфет их маленького вокзала – чтобы к приходу фирменного «Северного Кавказа» в двадцать три сорок одну все было чисто. За те полгода, что он работал, были достигнуты определенные успехи в наведении образцового общественного порядка на патрулируемых им территориях пассажирской железнодорожной станции и привокзальной площади. Владимир задержал, например, осмотрщика с ПТО Николая Бибу и его дружка, нигде не работающего некоего Смирнова А.П., в момент хищения ими из грузового вагона двух коробок печенья «Праздничное». На хрена им снилось это печенье, ни Колька, ни Смирнов А.П. не знали. Сначала подумали, что, может, в коробках лосьон или одеколон, то есть не подумали даже, а так, без всякого основания понадеялись. Очень надо было выпить. А когда на свету, выбравшись из парка, рассмотрели, было уже поздно – все равно уже валялась в междупутье сорванная ими пломба и зияла тьма за сдвинутой дверью вагона. Решили печенье ближе к утру сдвинуть Анжелке из вокзального буфета – либо за пару портвея, либо за бутылку самопального. Тут их сержант и повязал. При задержании Смирнов А.П. хотел оказать сопротивление, но гражданин Биба его остановил словами: «Брось! Володька только из Афгана, вэдэвэ!» – и Смирнов А.П. передумал... Успешно также вел Владимир борьбу и с антисоциальными элементами, избравшими, конечно, вокзал местом своей ночной жизни. Известную в поселке бабу Нину – очень тощую пятидесятилетнюю женщину с удивительно смятыми чертами лица, всегда с мокрым подолом, в сползающих с пропитых ног чулках – он отправил куда следует сразу же, во второе свое дежурство. И добился-таки, что ее наутро не отпустили. Дружка ее, глухонемого Сеню, толстого малого, летом и зимой ходившего в лопнувшей на спине куртке из искусственной кожи, Владимир методично, ночь за ночью, поднимал спящего со скамейки и, крепко держа за кожаный скользкий рукав повыше локтя, выводил за пределы своей патрульной компетенции. Больше ничего сделать он не мог, любые исправительные и медицинские организации с Сеней возиться отказывались. Ведя немого, Владимир объяснял ему, что и с физическими недостатками люди учатся в специально созданных государством школах, работают, принося обществу посильную пользу, на спецпредприятиях, а потом, проявляя силу воли, пишут книги. Сеня упрямо молчал, а за углом, в переулке, выведенный с привокзальной площади, останавливался и, дождавшись, пока сержант удалится на безопасное расстояние, доставал из-под кожанки пузырек меновазина и с удовольствием выпивал. Затем, в качестве положенного подгулявшему человеку неприятия власти, поворачивался лицом к ушагавшему милиционеру, рылся в штанах и долго стоял посереди дороги, будто опираясь на поблескивавшую под доходившим от станции светом струю... Впрочем, постепенно он перебазировался на автовокзал. Простых же алкашей вытеснила жизнь.
