Словом, удивительнейшее нашлось в Москве для месье Шацкого жилье.
И купил он его через первую же иммобилье, в которую обратился, найдя ее адрес в первой же газете, развернутой за первым же гостиничным завтраком...
Что в оплату ушло все, вырученное за ферму, и еще немного из сбережений, Юрия Матвеевича отнюдь не разорило, человек он уже давно был небедный. Так что, нимало не стесняя себя средствами, он продолжил после покупки студии устройство своей жизни на новом месте. Поездил по бурно плодящимся в Москве антикварным лавкам – могло показаться, что все это старье, большею частью, конечно, не настоящий антик, а броканте, быстро понаделали после конца коммунизма или где-то хранилось до времени, черт его знает. Накупил не лучшего, но все же павловского красного дерева, каких-то сомнительных холстов, даже смешноватых, но ему понравившихся, старых, местами до основы вытертых, но настоящих ковров, афганских, почти полный кузнецовский сервиз и груду столового серебра (выбирал без монограмм: с чужими вензелями – это было бы уж совсем неприлично). Затем от приятного перешел к насущному: к постельному белью и оборудованию для ванной и кухонного уголка, потакая привычкам, выбирал французскую фабрикацию – благо, в России теперь можно было выбирать, а ведь он помнил по чтению старых газет идиотическое слово «дефицит» – что была у большевиков за манера самые глупые слова то у французов, то у англичан заимствовать?..
Все это – покупки, доставку их в постепенно заполнявшуюся студию, расстановку и прилаживание к месту – Юрий Матвеевич делал самолично и собственноручно, привлекая только шоферов для перевозки, грубую рабочую силу, чтобы внести тяжести (для гигантского платяного шкафа, еще более гулливерского письменного стола и уж совершенно непристойных размеров ложа с гнутыми спинками пришлось выставлять со двора окно и добывать лебедку), и, наконец, специалистов – установить всякие краны и плиты – без них нельзя.
Тут Юрий Матвеевич и познакомился с Виктором Ивановичем.
Устанавливать, как они выражались, «сантехнику» магазин «Евролюкс», в котором Шацкий все это – медь, хром, фаянс и мрамор – закупил, оставив там едва ли не месячный свой пенсион и рент за сданную квартиру, прислал троих мастеров. Мужички работали довольно сноровисто, хотя, как слесари этой специальности во всем мире, непрестанно сетовали хозяину на трудности. Юрий Матвеевич сидел на рояльном табурете – никакого рояля у него не было, а табурет он купил к письменному столу, поскольку имел привычку, прервав работу и задумавшись, крутиться на таком табурете или деловом кресле, но лучше на табурете, поджав для свободы вращения ноги, закрыв глаза и закинув голову, – сидел, курил желтую простонародную сигаретку Бэйар, достаточный запас которых взял с родины, снабдившей привычками, на родину, одарившую характером. Сидел, курил, наблюдал...
И, наблюдая таким образом работу российских пролетариев, выделил из них одного: средних лет, примерно сорока пяти, человека по имени Виктор – именно так, полностью, его другие два и называли. Когда все было часа за четыре, довольно быстро, закончено, Шацкий каждому стал давать на водку по двадцатке американскими, но, дойдя до Виктора, задержался, вынул лопатничек, дополнительно приложил оливковый червонец и, со словами «чрезвычайно были старательны и ловки, молодой человек», протянул премию, а в ответ услышал нечто неожиданное. «Если позволите, – сказал странный этот рабочий, используя совершенно не советские, а русские слова, – я бы побеседовал с вами, господин Шацкий. Если уделите десять минут, буду признателен...»
Шацкий проводил твердым взглядом других слесарей и указал удивительному гостю на кресла.
И вышло, что Юрий Матвеевич Шацкий, отставной французский архитектор, и Виктор Иванович Рожков, бывший советский кандидат технических наук (электромеханика), кандидат в мастера спорта (пятиборье) и кандидат в члены КПСС, составили пару такого рода, в которой господин и слуга равно зависят друг от друга, постепенно делаются друзьями и даже почти родственниками.
