Баховей глядел на растерянно улыбавшегося Мязгута, и в глазах его метались досадливые огоньки.
— Ты кому же это очки втираешь, а? Ты забыл, что отчитываешься перед партией?!
Но грозный окрик действовал уже только на Мязгута, остальные почувствовали спад напряжения, улыбающийся секретарь обкома стал как бы ближе, он уже заступился за Балагурова, осудив прыть Мязгута, молодого да раннего, и сейчас о чем-то тихо переговаривался со Щербининым, склонившись к нему седеющей, коротко остриженной головой. Он улыбался, а не жевал взглядом пройдоху Мязгута и не ревел на него, как Баховей, а только улыбался, будто увидел проказу испорченного мальчишки.
Следующим докладывал Веткин, о котором ныне был напечатан в районной газете разносный фельетон.
Веткин был надломлен после войны личной драмой. Жена его, смазливая и нестрогая в исполнении супружеской верности, в войну погуливала и прижила ребенка, не исправилась она и после возвращения мужа, зная, что однолюб Веткин не бросит семью. И действительно, мужественный и чистый этот человек до самозабвения любил неверную свою Елену, обожал обеих дочерей, привык к неродному сыну и не представлял уже без них своей жизни. А жил он трудно. Он был инженером не только по образованию, он с детства тянулся к машинам, но и после демобилизации ему не удалось поработать по специальности. Недавний командир полка Баховей, с которым он прошел войну и которого уважал, сделал его председателем колхоза. «Ты коммунист, Веткин, партия знает, где ты нужней». И вот Веткин ездил за Баховеем из района в район, подтягивал отстающие колхозы, тяготясь своим председательством, мучился сердечной болью из-за жены и как-то незаметно опустился. Сейчас он был в том тяжелом, чадном состоянии похмелья, когда алкогольный жар залит и вот теперь дымят лишь шипящие потухающие угольки. Он стоял хмурый, опустив длинный синеватый нос в бумагу, и что-то бубнил, но так отрешенно и невнятно, что всем было неловко за него. Баховей, заметив, что секретарь обкома страдальчески поморщился и с жалостью смотрит на него, закричал:
— Что ты там шепчешь, на молитве, что ли!
— Неразборчиво написано, — прохрипел Веткин и этим окончательно рассердил Баховея.
Снимать придется, ничего не сделаешь. Напил носище-то, черт косматый, и о себе забыл, о своем колхозе. Завтра же надо снять, до конференции. Послать в колхоз инструктора, созвать расширенное заседание правления и заменить.
Веткин кое-как прочитал цифровые показатели и сел, вытирая рукавом пиджака вспотевшее лицо и шею. Пот с него лил так, будто вся кожа у него была в мелких щелях, как худая крыша колхозного свинарника.
Выступления двух председателей середнячков прошли незамеченными, а следующим слово попросил Мытарин. Не надо было давать ему слова сейчас, здесь не собрание, достаточно выступления Веткина, но Баховей сам два часа назад, обязал его выступить, к тому же Гаврилов может потребовать объяснения секретаря парторганизации колхоза. Под боком у райкома, а отстает.
Мытарин сразу обрушился на райком.
— Кто мы — хозяева или приказчики? — спросил он, выкатив свои рачьи глаза на Баховея.
— Кулацкой терминологией машешь, — сказал Баховей. Сказал, как ударил наотмашь.
Его поняли, притихли в ожидании, но за Мытарина заступился Балагуров, сказав, что за чужие грехи попрекать нельзя.
Мытарин говорил толково, предложения его были дельными и хорошо обоснованными, и когда он кончил, Балагуров весело захлопал в ладоши. Он сделал это как бы в шутку, но его поддержал Гаврилов, за ним дружно ударили своими лапищами председатели, поддержали секретари. Баховей растерялся и объявил десятиминутный перерыв.
Громыхая стульями и переговариваясь, все повалили в коридор курить. Баховей думал, что секретарь обкома останется с ним и можно будет поговорить с глазу на глаз, объяснить кое-что, но Гаврилов вышел вместе со всеми, рядом с ним катился сияющий Балагуров, вышагивал Мытарин, забегал и заглядывал им в лица виноватый Мязгут. В кабинете остался только Щербинин.
— Ну как? — спросил он, и Баховей почувствовал, что спрашивает не нынешний Щербинин, на которого весь этот год он глядел снисходительно и жалел его, а прежний, тот, перед которым он когда-то был мальчишкой.
