Когда свет рассеялся, город вернул подарок. Сначала с Босфора раздалась тихая флейта корабельной сирены, объединившаяся в хор танкеров, паромов, судов на подводных крыльях и водных такси. Улицы откликнулись трамвайными звонками, нежными, как молитва, а потом более глухими металлическими гудками легковых и грузовых машин. Джан наклонился вперед, пытаясь услышать. Ему казалось, что он может различить танцевальную музыку, просачивающуюся из чайной на Адема Деде. Он чувствовал ритм музыки, пульс, который накладывался на его собственный. А на заднем плане человеческие голоса, громкие возгласы и улюлюканье, смех и пение, крики не выражали ничего, кроме радости в чистом виде, все звуки сливались в единую толпу. Для Джана все они звучали как свист. Люди наводняли улицы и маленькую площадь, где располагались две чайных и мини-маркет. Многие несли флажки, но чаще — бутылки. Джан не мог поверить, что на тесной и замкнутой площади Адема Деде живет столько народа. Автомобилисты без конца жали на клаксоны, а из окошек машин торчали развевающиеся флаги: турецкий с белым полумесяцем и звездой на красном фоне и какой-то синий флаг с золотыми звездочками, расположенными по кругу. Такие же флаги несли и люди на площади Адема Деде: полумесяцы и звезды. Джан наблюдал, как молодой парень, голый по пояс, пританцовывал, раскачиваясь из стороны в сторону, на балконе конака[8] на углу Киноварного переулка и переулка Украденных кур. Полумесяц и звезда с турецкого флага были нарисованы на его лице, и полумесяц выглядел так, будто парень улыбается. Он повернулся и помахал толпе, те помахали в ответ. Парень притворился, что собирается прыгнуть вниз. Джан затаил дыхание. Толпа, казалось, подзадоривала молодого человека. Внезапно он прыгнул. Джан навсегда запомнил, как парень летел в свете уличных фонарей, кожа поблескивала от пота, а сам он улыбался в лицо силе притяжения. Парень растворился в толпе. Джан так и не узнал, что же с ним случилось.
Он понял, что мать стоит за спиной, только по прикосновению к руке.
— Что происходит? — спросил Джан. Собственный голос показался тихим, как у ящерицы. Мать присела на корточки рядом с ним и прижалась губами к самому уху. Когда она заговорила, то Джан не только услышал слова, но и почувствовал, как губы щекочут ухо.
— Джан, милый, мы теперь европейцы.
Джан бежит через тихие коридоры дома дервиша. Он знает, откуда открывается самый лучший вид на мир за пределами дома. Взбегает наверх на террасу. Там пахнет нагревшейся на солнце деревянной садовой мебелью и увядающей геранью. Джан поднимается на цыпочки, чтобы выглянуть за шаткое деревянное ограждение. Родители заперли его в мире шепотов, но никогда не думали, что он может попросту упасть с террасы. Он видит дым, поднимающийся между кружащимися аистами. Дыма не так уж много. Это на проспекте Неджатибей, как он и думал. Потом его пальцы вцепились мертвой хваткой в балконные перила. Воздух над площадью Адема Деде наполняется мелкой рябью, похожей на вихрь пыли или рой саранчи. Стая ройботов размером с насекомое несется на средней высоте, огибая фонари и электропровода, сливаясь в бурный поток между близко стоящими многоквартирными домами. Джан возбужденно колотит кулаком по ограждению. Любому девятилетнему мальчику нравятся роботы. На его глазах ройботы прямо в воздухе поворачивают и текут по крутому спуску Киноварного переулка, как вода по камням. В открытом небе над крышами, служившем танцевальным залом для аистов, ветер пересилил бы нанотурбодвигатели ройботов и рассеял бы их, как пыль. Джан замечает один рой внутри другого, поток внутри потока, странные течения, фрактальные формы, самоорганизующиеся общности. Господин Ферентину научил его видеть кровь под кожей мира: простые правила, состоящие из еще более простых, которые формируются в кажущуюся сложность величия.
— Обезьяна! Обезьяна! — кричит Джан Дурукан, когда хвост роя исчезает в закоулках Киноварного переулка. — За ними!
В темном уголке столовой что-то шевелится и снует за затейливой резьбой перегородки на террасе. Из закоулков и трещинок вылезают, катятся и ползут маленькие механизмы. Катящиеся шары соединяются, превращаясь в бегущих крабов, ползучие существа с несколькими конечностями сплетаются, становясь лапами. Фрагмент за фрагментом разрозненные куски сами собой соединяются, пока не встает на место последняя деталь, и тогда пластиковая обезьянка прыгает вверх на балконное ограждение, цепляясь за него лапами и хвостом, и поворачивает усыпанную сенсорами голову в сторону хозяина.
