Кроликов тоже мудро слегка обмочил губы в спиртовом растворе, и лишь мы с Натаном бодро приняли на грудь по полной порции алкоголя. Арфистка, постоянно подкладывая наиболее лакомые кусочки сыну и мужу, негромко произнесла:
- Какие вы замечательные друзья! Какие все славные! Как же вы умеете дорожить друг другом!
Слезы непритворного умиления выступили у неё на глазах, она осторожно и в тоже время кокетливо промокнула их кружевным платочком. А я, не перенося на дух такого открытого славословия собственному супругу, в пику восторженной дамочке пробурчал:
- Велика сложность, попить-поесть на халяву! Дружба проверяется не этим, а, прежде всего на изломах судьбы, готовностью немедленно прийти на взаимовыручку и поддержку... Меня тут же перебил вездесущий Кроликов:
- Действительно, господа хорошие. Вот я недавно читал на сон грядущий Хайдеггера (это давно был якобы его любимый философ; вообще-то Колюня заучил всего-навсего полдюжины афоризмов и стихотворных отрывков и постоянно цитировал их ни к селу, ни к городу на протяжении последних двух десятилетий, но так как никто из нас обыкновенно не прислушивался к собеседнику, а предпочитал слышать в любом хоре голосов только свой, любимейший, то и избитость кроликовских суждений никому не царапала слух), он говорит, что край света - за ближним углом. Поэтому давайте ещё раз выпьем за то, чтобы угол этот был от нас как можно подальше.
- Великолепно, очень точно и знаменательно, - пробасил Натан. - За это и выпьем без промедления. Только не ссорьтесь, ребята. Ура!
И он вдруг внимательно посмотрел мне прямо в глаза, а потом вдруг озорно подмигнул, намекая на что-то понятное только мне.
Я пожал плечами и молча влил в себя содержимое хрустального сосуда. У меня появилось желание скорейшего улёта из этого времени, из этого места. Особенно меня раздражал бесцеремонный сынок Калькевича, вполне половозрелый нахаленок, привычно надувавший пухлые губки и старательно игравший роль очаровательного пупсика, из которого он, тем не менее вылупился не менее десятка лет тому назад. "Ему бы уже о девках думать!" - чуть-чуть грубо не вырвалось из меня вслух, но, слава Богу, сдержался.
- При чем тут Хайдеггер, скажи на милость, никак не пойму, - осторожно прошептала арфистка мужу, но тот ответил ей сурово-властным взглядом, мол, не возникай.
- Натанчик, а ты знаешь, что наш Мишка Мятлев на старости лет учудил, перешел со стихов на прозу и окарикатурил всех нас в очередной нетленке под странным названием, аж не упомнил, - почти нараспев проговорил срывающимся фальцетом Кроликов, причем отнюдь не травоядно блеснули его резцы, и тут же, делано благодушно обратился ко мне:
- Миша, как полностью называется твой роман?
- Да ладно. Проехали. Не слушайте вы его сказки, братцы. Я ещё не закончил окончательный вариант, уже восьмой раз переписываю, умения не хватает. Вот переработаю, дай Бог, издам и тогда каждому по экземпляру с трогательной надписью, клянусь, подарю.
- Хоры. За это и выпьем, - примирительно произнес юбиляр, и наши уральские рюмки с великолепным хрустальным звоном соединились над столом. Гип-гип-ура! Затем Натан все-таки беспрекословно отправил детей в детскую, щедро оделив их конфетами и другими сластями.
Мы расселись свободнее, расслабились и заговорили внезапно все сразу, обращаясь бесцеремонно то к ближайшему соседу, то через его голову к следующему едоку, то переключались визави. Женщины, впрочем немедленно выделились и согласованно затарахтели о способах приготовления тех или иных блюд. Я волей-неволей стал переговариваться
- Слушай, а что ты жену свою не захватил, я очень твою Машу люблю, хоть она и высокомерной стала, тоже мне философ в юбке! Вот у меня кандидатская степень уже двадцать лет, меня в восьми странах цитируют, израильский университет собирается почетным профессором провозгласить, все-таки я не только писатель, а историк в первую в очередь, мои книги по этикету не только в Тель-Авиве и Хайфу, они есть и в Ватикане, и в Кембридже, и даже в Библиотеке Конгресса США. Так я порой, не застав тебя, начинаю только беседу с Машей, а она ни в какую, даже о здоровье моих детей не спросит, а ведь дети это же святое, - вдруг стал снова выговаривать мне он.
