Но и дальше по пути Нелла нигде не заметила машины Альберта. Потом за окном автобуса потянулись городские окраины, и еще раз бодро протрубил механический почтовый рожок…
…Снова эхо минувшего забормотало где-то совсем рядом:…юрер,…арод,…одина. Обезглавленная ложь обрушивалась на нее словно проклятье. Казалось, с тех пор прошла уже тысяча лет. Целые поколения, поклонявшиеся этим идолам, давно истлели в земле. Три слова, всего лишь три исковерканных слова, но в жертву им принесены миллионы людей, сожженных, растоптанных, расстрелянных, удушенных в газовых камерах…
Вилла Надольте выплюнула в опустевшую аллею новую порцию спаржи. Пять одинаковых стебельков, белых и тонких, – это замыкающие праздничное шествие запасные игроки. Обогнув церковь, они как по команде повернули налево, пересекли улицу и исчезли в воротах парка.
Хорошо заехать иногда в гости к патеру Виллиброрду, вновь услышать его приятный, все разъясняющий, успокаивающий, убаюкивающий голос, голос, навевающий старые сны. Шурбигель – и тот иногда успокаивает. Он как услужливый парикмахер поставит теплый компресс, сделает успокоительный массаж, одним словом, осчастливит. Приятно, не правда ли? Что же, во всяком случае приятней, чем слушать заунывное пение монахинь в монастыре. Они поют, не сводя глаз с распятья. Хорошо им молиться: Альберт уладит все суетные мирские дела – проверит отчетность, составит счета. Благодарные монахини угощают его кофе с монастырским тортом, присылают трогательные подарки к праздникам; цветы из монастырского сада, крашеные яйца на пасху, анисовые коржики к рождеству. А сами все молятся, молятся. В часовне полумрак, духота, на голубых занавесках черная тень оконной решетки.
Нет, ей решительно не удается убедить себя в том, что беседа с Виллибрордом приятна. Страшно представить себе, что придется когда-нибудь снова слушать Шурбигеля. Рассеялся уютный полумрак дамского салона, и в резком свете юпитеров появилась физиономия Гезелера. Они все на один покрой – эти молодчики «не без способностей», словно пиджаки из магазина готового платья: износился один – не беда, всегда можно купить другой. Вот они какие – убийцы! В них нет ничего ужасного, такие не приснятся в ночном кошмаре, и для хорошего фильма они тоже не годятся. Место их – в скверных рекламных фильмах, снятых при неумелом «лобовом» освещении. Так они и кочуют из одной кинорекламы в другую, эти жеребчики за рулем.
И снова она услышала эхо. Стены часовни не пропустили лживых слов, отсекли у них начальные буквы и, обезглавив, выбросили прочь.
В опустевшей аллее появился белокурый мальчонка на самокате. Красный самокат мелькал между деревьями. Запасы спаржи, видимо, пришли к концу.
В дверь постучали, и Нелла, вздрогнув, машинально сказала:
– Войдите!
Увидев лицо Брезгота, она сразу поняла, что сейчас произойдет. Смертная тоска наложила печать на это лицо, как некогда на лицо Шербрудера. Оно, как зеркало, отражало ее всесильную улыбку.
– Да, да, войдите, – повторила она.
– Брезгот, – представился вошедший, – я ждал Альберта в саду.
Нелла вспомнила, что где-то, уже встречала его.
– Мы, кажется, знакомы? – сказала она.
– Да. Помните загородную прогулку летом?
Он подошел к ней.
– Ах да, верно, – сказала она.
Он подошел к ней почти вплотную. Смертная тоска на его лице проступила еще более явственно. Ее улыбка убила его наповал.
– Одно ваше слово, и я прикончу Гезелера!
– В самом деле?
– Убью на месте!
– Убивать Гезелера, – сказала она, – право, не стоит.
Почему эти отчаянные люди так плохо бреются? Его колючая щетина оцарапала ей шею. Ей не хотелось разочаровывать его, но она не могла сдержать слез. Он прижал ее к себе, стал целовать. Они все ближе подвигались к кровати, и Нелла, пытаясь удержаться за что-нибудь, задела кнопку вентилятора. Мягко зашлепали резиновые лопасти, заглушив странные, глухие всхлипывания Брезгота. У нее мелькнула мысль: «Как мальчишка с девчонкой в заброшенном гараже, пытающиеся избавиться от страха и смертной тоски, но никогда не называющие это любовью».
– Оставьте меня, прошу вас! – сказала она.
– Мы еще встретимся? – спросил он рыдающим голосом.
