Зато Эрнст-Фридрих скептически хмыкнул.
— Покорнейше благодарю вас, господин Фриске, за великодушное позволение исполнить королевский заказ, — произнес он с нескрываемым сарказмом. — Ваши рассуждения об особенностях немецкой души небезынтересны и, возможно, даже имеют какие-то основания. Но при чем тут, проект восстановления и достройки Дома? Каким, скажите на милость, образом завершение этого грандиозного собора может идти, как вы выразились, вразрез с истинным благом германского народа?
Фриске тонко улыбнулся.
— Вы прекрасный архитектор, господин Цвирнер. Жаль, что ваш несомненный талант, вместо того, чтобы приносить пользу отечеству на славной ниве настоящего искусства, занят реанимацией образцов варварства и вырождения.
Граф фон Вюрстенберг возмущенно хлопнул себя по колену.
— Вы забываетесь, молодой человек! Как вы смеете говорить такие дерзости одному из лучших архитекторов Европы? Да вы знаете, кто перед вами стоит?
— Нет-нет, Ваше сиятельство, подождите… — остановил хозяина Эрнст-Фридрих. Щеки его пылали. — Это даже интересно. Я не слишком много понимаю в философской заумной болтовне об отличии французского ума от германского. Но последнее замечание господина Фриске относится к области, которая занимает вашего покорного слугу вот уже целых тридцать пять лет. Не соблаговолите ли объяснить, милостивый государь, что вы имеете в виду под варварством и вырождением?
— Вы принимаете мои слова слишком близко к сердцу, — спокойно отвечал Фриске, прислоняясь к стене и складывая руки на груди. — Я сожалею, что начал этот разговор. Извините, господин Цвирнер.
— Господа, господа… — примиряюще заговорил Вернер, выходя на середину комнаты. — В самом деле… незачем ссориться по пустякам. Да и разговор этот, собственно, начал я, а не Фриске… Господин Цвирнер, ради Бога, не обижайтесь. Ни у кого и в мыслях не было…
— Не было? — перебил его Цвирнер, тяжело дыша. — Как бы не так! Я слышу эти идиотские разговоры с тех самых пор, как я начал серьезно заниматься архитектурой. Я говорю «идиотские», потому что никто из этих господ-теоретиков никогда так и не смог связно объяснить мне, отчего они называют готику «варварством», а классицизм — «настоящим искусством». Кельнский Дом является величайшим достижением германского строительного гения, намного превзошедшим французские и английские образцы. Утверждая это, я знаю, о чем говорю, и могу доказать это фактами, хотя и не уверен, что кто-нибудь здесь сможет понять мою профессиональную лексику.
— Эрни, голубчик, — неловко промолвил старый граф. — Ну что вы, что вы… Вернер, господин Фриске, немедленно извинитесь.
— С удовольствием, — с иронической безропотностью произнес Фриске, кланяясь ненамного глубже прежнего. — Я, между прочим, уже извинился перед господином Цвирнером, но готов повторить свои извинения столько раз, сколько понадобится.
— Ну уж нет! — Эрнст-Фридрих сделал решительный жест, словно отметая все возможные возражения. — Все-таки, если позволите, я хотел бы получить объяснения. Сдается мне, что на этот раз передо мной стоит человек, умеющий формулировать… по крайней мере, там, где это касается ни к чему не обязывающей болтовни. Кто знает, возможно, способности господина Фриске простираются и на более конкретные предметы?
Граф огорченно покачал головой, Вернер ответил ему столь же расстроенным взглядом. Никто из хозяев не ожидал, что разговор зайдет настолько далеко. На лице у Фриске застыла неопределенная улыбка.
— Вы зря стараетесь меня оскорбить, господин Цвирнер, — сказал он. — Я гожусь вам в сыновья и, поверьте, отношусь с глубочайшим почтением к вашему архитектурному таланту. Видимо, сам того не желая, я наступил на вашу больную мозоль. Это случается, но судите сами, есть ли в том моя вина?
— Конечно, дядя Эрнст! — горячо воскликнул Вернер. — Фриске и мухи не обидит.
— А чтобы доказать, что за моими словами кроется истинное убеждение, а вовсе не стремление оскорбить, — продолжил Фриске, — я теперь просто обязан объяснить вам свою позицию. Готовы ли вы выслушать меня?
Цвирнер отчужденно кивнул. Он уже немного успокоился.
