Пани Блажейова повернулась к двери, ведущей на кухню, вошла в нее и медленно и осторожно принялась убирать со стола остатки завтрака: булочку, кусок хлеба, масло, пустые тарелки и чашки.
Утро было пасмурным, особенно между седьмым и восьмым часом — до семи на совершенно ясном небе сияло солнце, а к семи как раз там, где должно было быть затмение, небо затянуло тяжелыми темными тучами. Ветер гнал их с востока на запад, горизонт затянуло туманом, туман покрыл деревья, лес и небо на такую высоту, что солнце нельзя было увидеть ни в окно, ни с крыши, ни со строительных лесов. Бурые, темные тучи наползали на синеву небосвода, липли к ней лохматыми лоскутами, старались закрыть всю.
Оттуда все будет видно, если погода улучшится, думал Мило Блажей, сидя над учебником истории с кусочком закопченного стекла в руках. Только бы прояснилось… Он представил дом в высоту, если подняться еще на четыре этажа, на большую плоскую крышу. Забраться проще простого: на балконе верхнего этажа есть железная лестница на крышу. Она хоть и ржавая, но выдержит, и ведет прямо наверх, туда, где целый лес телевизионных антенн, крепящих их проводов, отдушины, трубы, машинное отделение лифта, вот там-то было бы в самый раз… Но еще лучше… Если бы… Он смутно представил себе, какое счастье быть где-то с астрономической экспедицией, ощутить древний животный страх, что солнце исчезнет, а с ним — всяческая жизнь, побороть этот страх как проявление глупости и встать под ясным небом, меняющим цвета от желтого до фиолетового и темно-синего, увидеть днем сияющую Венеру и другие более крупные звезды, которые в это время окажутся на небе, почувствовать, как в желто-серых сумерках падает температура. Мило вдруг позавидовал людям, для которых огромное счастье заключено в наблюдении за сверкающей серебристой солнечной короной и ярко-красными протуберанцами. Вот бы… Но может, когда-нибудь… Он сам не знал что, но перед ним забрезжила какая-то неясная, манящая надежда. Говорят, что, когда солнце появляется снова, тогда астрономы и те, которые их окружают, вопят от радости, что солнце вернулось, не исчезло где-то во вселенной… Глаза Мило перебежали с закопченного стекла на текст в учебнике истории: «В первой половине XVI века была изобретена ножная прялка, и в конце XVI века была изобретена прял…» — Мило перепутал строчки — «…в конце XVI века усовершенствовали ткацкий станок. Тем самым было облегчено и ускорено производство тканей». Господи, какой бред! Ясно, что не замедлено… Он подпрыгнул на диване, улыбнулся, посмотрел на Белу.
Бела крутила в руке «оглобельку» очков, закопченных и приготовленных для наблюдения за солнцем.
Отец из деревни, подумал Мило, он и на очках видит оглобли. Он заметил, что Беле не сидится на месте, она еще беспокойнее, чем он. Дергается, как овца перед затмением солнца.
Бела действительно дергалась, она облокачивалась то на правый, то на левый локоть, потом подпрыгнула на стуле, поднялась и расправила обеими руками юбку. Ей было очень жалко, что погода не задалась. То и дело она поглядывала в окно.
На улице было серо, серые стены, нигде ни единого пятнышка желтоватого, веселого и бодрящего солнечного света (стареющего, как говорили у Блажейов в последние дни).
Бела мысленно осмотрела себя, но не с головы до ног, а наоборот — от серых туфелек и черных крепсилоновых чулок, от клетчатой юбки и серой блузки поднялась выше, к лицу и волосам. Если бы мама только знала, что она ходит в черных крепсилоновых чулках… Но она не знает, не видит… Как случилось, что Мило еще не выдал ее? Еще не проболтался… Отец тоже смолчал, и все удалось сохранить в тайне. У мамы-то взгляды допотопные… И опять ей стало досадно, что погода нехороша, и подумалось, что было бы очень странно, если бы она в такой сумрачный день полезла на крышу, утыканную целым лесом антенн… А как туда лезть? Она была там один раз с отцом, упросила его, когда ставили телевизионную антенну. Это же курам на смех — забираться куда-то смотреть в ничто и ничего не видеть.
Ее мать Стана уже примирилась с тем, что муж каждый день уходит на работу, бывает там до семи часов и не сделал исключения даже для такого дня, как пятнадцатое февраля, дня солнечного затмения — говорят, почти полного. Она улыбнулась. Ей представилось огромное яркое солнце, на которое опускается, обрушивается черное жалюзи. Так, конечно, не бывает, так не будет — на солнце наползет тень в виде темного, черного круга. Она убеждала себя в этом, уговаривала, но ей все более явственно представлялся сияющий солнечный шар, пересеченный черными ровными полосами, как будто кто-то опустил на него жалюзи. Она встряхнулась.
