Должность во Вселенной - страница 75

— Не имитация и не мистификация, — сказал Пец глухим голосом. — Это «мерцания». Сняты действительно через телескоп Максутова.

— Вот это да!.. — пролепетал доцент, поднял глаза на хозяина, лицо у того было страшное. Тоже сел, держа снимки в руке.

Минуту оба сидели в оцепенении. Валерьян Вениаминович вспомнил, как вчера с Васюком-Басистовым и Терещенко поднимался в аэростатной кабине к ядру. Поднимался, прямо сказать, как директор, чтобы ознакомиться с новым участком исследований. принять новый объект. Он и до этого разок наблюдал «мерцания» — с крыши, в бинокль. В кабине, когда баллоны подняли ее на полтора километра, он несколько раз приложился к окуляру телескопа, отлаженного на автоматическую наводку и слежение… Но и тогда его занимало не сомнительное сверкание в облаке тьмы над головой, а куда больше: как ловко организовали механики и инженеры, что за мелькнувшим с метеорной скоростью светлячком-«вибрионом» можно проследить в телескоп! Дал Васюку задание на снимки — и вниз, к делам.

«Все было перед глазами — только не трусь мыслью, держись на уровне своих же идей! Плохо, когда человек не умеет держаться в жизни на уровне своих сильных идей, лучше ему и не выдвигать такие… Ум мой был далеко, и я не видел, ум мой был далеко, и я не слышал, — вспомнил Пец староиндийское изречение, покачал головой. — Не так: ум мой был мелок — и я не видел».

Валерьян Вениаминович поднялся, раскрыл одежный шкаф, достал рубашку.

— Так. Вы, Варфоломей Дормидонтович, располагайтесь в гостиной, там Юля вам постелила, отдыхайте. А я поеду, погляжу все это в натуре, — и взялся за телефон, вызвать машину.

— То есть как?! — Доцент тоже встал — красный, растерянный, гневный. — А я… а меня? Да я вас… да я вам завтра яду в чай подсыплю!

И вид у него был такой, что действительно — подсыплет.

Так в ночь с восьмого на девятое апреля завершился первый этап в исследовании Шара, этап, в котором они нашли то, чего не искали.

…И текла эта знаменательная ночь над Катаганью рекой тьмы и прохлады, рекою без берегов. Серыми мышками шмыгали по улицам автомобили и последние троллейбусы. Люди спали в домах, люди видели сны, всхрапывали или стонали от страсти, люди шли на ночную смену, люди гуляли в обнимку по весенним бульварам, разговаривали, целовались. Типографические машины с пулеметной скоростью перерабатывали рулоны бумаги в кипы завтрашних газет, в пекарнях автоматы быстро выпекали и укладывали в лотки хлеб наш насущный, а также насущные булочки, кренделя и пирожные.

Отсветил ежевечерний накал верхних уровней («наконечника») башни, запасших дневное тепло, — башни, бетонного дерева, выросшего в Шар и распространившего по земле корни-коммуникации. И мчались по ним — по шоссе, по рельсовым, воздушным и водным путям — материалы и приборы, метизы и механизмы, деловые бумаги и продукты… все то, посредством чего рутинная жизнь — озабоченная, уверенная, целеустремленная — накладывает лапу на Неизведанное-Необычное, подчиняет его своим нуждам.

А по сторонам от путей и городов лежали степь и горы, река Катагань вместе с другими потоками впадала в море, оно сливалось с океаном. И над всем этим: над городами, реками, степями, горными хребтами, над материками и океанами, укрытыми тонким одеялом атмосферы с пушинками облаков, над ночной и дневной частями планеты, разделенными закатно-восходным обручем терминатора, — плескалась мирами Вселенная! Ходуном ходили туманности, взбухала Галактиками темная мощь пространства, сгущались в них и начинали ярко пульсировать звезды.

— Где, в Шаре?

И в Шаре тоже.