— Батя, так мы едем? — баском спросил из машины сын.
— Ты катись, куда хошь, а мы с Валерьяном Вениаминовичем здесь в тенечке перебудем — верно, Валерьян Вениами? Чего мы туда потащимся, Александра Иваныча все равно не поднимем. Речи говорить? Так говори — помрешь, и не говори — помрешь, верно, Валерьян Вениами? — Сын тем временем завел машину, стал разворачивать. — Ты погоди, погребец нам оставь!
Тот вышел, открыл багажник, принес деревянный не то сундучок, не то чемоданчик на блестящих винтах, произнес ворчливо:
— Все бы тебе погребец — а потом хвораешь.
— Иди, иди! Невежа, не поздоровался даже. Не ты меня поишь, не ты лечишь, не в своей машине возишь. Давай отсюдова! — И механик замахнулся на отпрыска палкой — не всерьез, а так, побахвалиться, что отец и хозяин.
Сын укатил в сторону города.
— Мы сейчас с вами здесь преотлично устроимся, Валерьян Вениами, помянем Сашу, — приговаривал Ястребов, раскладывая «погребец». Из того получились два легких прочных стульчика, столик, на который выставились пластмассовые стаканчики, начатая бутылка коньяку, хлеб, помидоры, сыр, сухая колбаса… Даже удивительно стало: как много вмещалось в столь малом объеме!
«Сам, наверно, сделал?» — подумал, но не спросил Пец: он не был уверен в своем голосе.
— Видите, какое устройство сочинил. Руки скучают… — Механик разлил коньяк, придвинул Пецу стопку и закуску. — Барином живу, фу-ты, ну-ты!.. Ну, вечная ему память от всех, а я так Александра Иваныча и в малом не забуду!
Выпили. Пец смотрел: щетина на щеках механика проступала не рыжая, а совсем седая; толстое лицо в склеротических жилках и складках дрябло обвисало. Тот перехватил взгляд:
— Смотрите, какой я стал? Так ведь и вы, Валерьян Вениами, не обижайтесь, не краше. Я лично не в претензии. Правда, со знакомыми как-то неохота встречаться: удивляются, охают, расспрашивают, даже жалеют — будто я инвалид какой! Разве им объяснишь, что жалеть-то меня стоило бы без этого десятка лет, прожитого за год. Пустая без этого получилась бы у меня жизнь. Я и сам это только теперь понял, Валерьян Вениами, честно. Раньше я как считал? Хорошая жизнь — это достаток, дом, здоровье свое и семейных, садик, одеться получше, вещи всякие… Ну не без того, чтобы и погулять в компании, и бабу на стороне поиметь — не шлюху, конечно, но лучше, если без хлопот, без осложнений, не слишком всерьез. А работа — только средство, чтобы укрепиться в этой хорошей жизни. Даже не она сама по себе — заработок… — Под разговор Герман Иванович снова наполнил стопку. — Так и наверху вкалывал, учитывал, какой наряд выгодней, где премия светит. И вот только лишившись, — он грустно взглянул в сторону Шара, — понял, дурень старый, что самый-то красивый, интересный кусок жизни прошел у меня там, наверху. Ведь какие мы дела творили с вами и Александром Ивановичем, угораздило его, земля ему пухом, берите. Валерьян Вениаминович!
«Слышишь, Саша, слышишь? — подумал Пец, опрокидывая в рот вторую стопку. — Это ведь уже какой-то ответ…»
А Ястребов смотрел на него просительно, в хрипловатом голосе чувствовалась слеза:
— Вы возьмите меня снова наверх, Валерьян Вениаминыч, а? Я еще сгожусь, сумею. Там у вас сейчас большая работа будет.
