– Мне нужно поговорить с вами, Джессен, – обратился к нему Манфред и жестом пригласил его сесть. – Я хочу раз и навсегда покончить с делом Старкье.
Джессен улыбнулся.
– Тут нечего объяснять, приговор ему был подписан царем, и у меня было его личное указание на этот счет. Так что, повесив его, я лишь сделал свою работу.
– И все же вы могли подумать, – произнес Манфред, – что мы взяли вас для этой работы, потому что…
– Я знаю, почему вы взяли меня, – спокойно ответил Джессен. – Старкье и Франсуа нарушили закон и были приговорены по закону, а вы караете только тех, кого закон обошел.
Тогда Манфред спросил про «Гильдию», и Джессен просиял.
– О, в «Гильдии» дела идут как нельзя лучше! – он довольно улыбнулся. – Сейчас я обращаю железнодорожных воров… Ну, вы знаете, их полно на вокзалах.
– И в кого же?
– В грузчиков и носильщиков, которых они иногда изображают, – ответил увлеченный человек, но добавил уныло: – Хотя порой очень трудно найти применение для людей, которые и рады бы заняться нормальным делом, да только из документов имеют лишь разрешение на досрочное освобождение.
Когда он собрался уходить, Манфред пожал ему руку.
– Не отчаивайтесь, – сказал он.
– До свидания, – ответил Джессен, и Манфред улыбнулся.
Если эти два слова: «Манфред улыбнулся» уже приелись вам, я хочу напомнить, что они лучше всего передают то настроение, в котором он проводил эти страшные дни в Челмсфордской тюрьме. Нет, в его отношении к своему положению не было и тени бравады или насмешки, и когда он встречался с тюремным священником, будь на месте последнего даже самый легкоранимый человек на земле, и тот бы не нашел повода для обиды. Но твердость убеждений Манфреда оставалась непоколебимой.
– Я ничего не могу с ним поделать, – в отчаянии ломал руки священник. – В его руках я ощущаю себя младенцем. Он заставляет меня чувствовать себя, как какой-нибудь дьячок, разговаривающий с Сократом.
Подобного никогда раньше не случалось. Положение было столь необычным, что по просьбе Манфреда в конце концов было решено вовсе отказаться от религиозных церемоний.
Днем во время прогулки Манфред поднял голову и посмотрел в небо. Надзиратели, проследив за его взглядом, увидели большого желтого воздушного змея с развевающимся флажком, на котором была реклама какой-то новой марки автомобильных шин.
– Парящий желтый змей – чем не символ свободы? – усмехнулся Манфред и пошел дальше по каменному кругу, напевая какую-то песенку.
Вечером перед сном у него забрали тюремную робу и вернули тот костюм, в котором он был арестован. Когда Манфред засыпáл, ему показалось, что он услышал непривычный звук шагов и подумал, что правительство, очевидно, решило усилить охрану тюрьмы. Топот караула под его окном звучал тяжелее и отрывистее, чем обычно.
– Военные, – догадался Джордж и заснул.
Он не ошибся. По мере того как приближался роковой час, опасение, что Манфреда могут попытаться спасти, росло, поэтому ночью на поезде в Челмсфорд прибыли полбатальона солдат, которые окружили тюрьму.
Священник, решившись на последнюю попытку, получил неожиданный отказ. Неожиданный из-за горячности, с которой он был высказан.
– Я отказываюсь говорить с вами! – сердито воскликнул Манфред. Это был первый раз, когда он проявил несдержанность. – Я ведь уже говорил вам, что не хочу, чтобы из-за меня священное действо превратилось в фарс. Как вы не понимаете, что я веду себя так, потому что у меня есть причины? Или вы думаете, что я невоспитанный грубиян, который отвергает вашу доброту из-за какого-то извращенного упрямства?
– Я просто растерялся, – признался священник, и, когда Манфред ответил, голос его звучал спокойнее:
– Подождите еще несколько часов, и вам все станет понятно.
В опубликованных позже рассказах о том знаменательном утре утверждается, что Манфред почти ничего не ел. Но в действительности он весьма плотно позавтракал, заявив: «Мне предстоит долгая дорога, так что нужно набраться сил».
Без пяти минут восемь у двери в камеру собралась небольшая группа газетных репортеров, через тюремный двор протянулась двойная шеренга надзирателей, а солдатам, окружавшим тюрьму, была отдана команда усилить бдительность. Без одной минуты восемь в камеру вошел Джессен с тонким ремешком в руках. Потом с первым ударом часов в камеру шагнул начальник тюрьмы и кивнул Джессену.
