Олег мурлыкал, посвистывал и, томясь, таращился на вершины сосен, посеребренные лунным светом.
Время шло. Стекленела тишина. Луна чуть заметно уплывала в сторону, и тень, словно прибывающая вода, медленно поднималась со дна раскопа…
Лес сонно вздохнул. Повеяло предрассветным холодком, шевельнуло волосы на голове. Как бы стаи невидимых белок чуть слышно пробежали по мохнатым веткам молодых сосенок.
„Чего это я сижу здесь, как дурак? — опомнился Олег. — Спать же надо, утро скоро…“ Беспокойное и болезненное мельтешенье в голова разом улеглось. Стало тихо, пустынно и знобко. Он уже сделал было движение подняться, но вдруг охнул и схватился за карандаш — вспыхнула, наконец-то вспыхнула проклятая вольтова дуга, которая мгновенно сожгла весь мир перед глазами Олега и огненным мостом повисла над черными провалами тысячелетий…
* * *
Весна в этот год на хуннские земли даже не пришла, а стремительно обрушилась колючим ливнем солнечных лучей. Тонкий покров снега на всем необъятном пространстве степей съело за считанные дни.
Старики по им одним понятным приметам предрекали, что нынешний год будет отменно хорош, но время шло, а слова эти так и не сбывались. Где-то в полуночной стороне горели леса, и день за днем небо застилали не влагообильные пухлые облака, а тонкая едкая дымка дальних пожарищ. Над каменно-сухой степью поднималось воспаленное око солнца и весь долгий день терзало изнемогающую землю слепящими потоками сухого жара. Не приносили облегчения и ночи, полные духоты и невнятной угрозы.
Страшный призрак засухи навис над хуннскими землями.
Все живое покинуло степи. Степные орлы, устав кружить в тоскливо белесом небе, опускались на высохшие до деревянной гулкости трупы дзеренов и куланов, били горбатыми клювами по костям, обтянутым ломкой шкурой, и снова взмывали вверх. Стервятники жаждали кровоточащего мяса, податливой плоти, влажных глаз, но видели с высоты одни лишь трупы павших за зиму и весну животных да древние костяки, белые жуткой смертной белизной…
Среди тоскливого ужаса этих дней не сразу заметили, как однажды легкие облака закурчавились над полуночным краем неба, как не спеша налились они сумрачной синевой. Но дальний гром был услышан людьми, еще боявшимися поверить своим ушам. Наступившие сумерки принесли с собой игру зарниц и порывы свежего ветра, взметающего пыль, травяную ветошь и клубки перекати-поля.
Темнота скрыла происходящее в небесах, одно лишь было видно — как звезды одна за другой тонули в пучине туч. Потом слепящий свет расколол ночь, явив на миг замершую призрачно-бледную степь, а чуть спустя раздался грохот неимоверной, превосходящей всякое воображение силы. И должно быть, страшный этот звук единым махом вспорол темное чрево туч, ибо в следующий миг на землю сплошной стеной обрушились тугие жгуты дождя…
За несколько дней неузнаваемо изменилась степь. Зазеленели бударгана и неприхотливый дэрес, выглянули острые стрелки дикого чеснока тана, на жестких веточках тошлоя развернулись клейкие листочки, ожили хумыль и баглур, а под землей — пока еще невидимый — двинулся в рост золотисто-коричневый корень удивительного растения гоё.
И с первыми щетинками наконец-то проклюнувшейся травы, с первым вздохом оживающей земли выяснилось следующее: былые сторонники почти отпали от Сюйбу, в одиночестве остался Аттала, никто не спешил примыкать и к ставке. Родовые князья выжидали, затаившись, и следили друг за другом.
После мучений и тревог хуннская земля погрузилась в тишину. Безмятежно синели ее степные дали, сонный покой окутывал широкие долины, в извечном оцепенении пребывали волнистые гряды холмов, встающие над юртами струйки дыма в дремотной неподвижности своей казались нарисованными. А над всем этим по ночам — спокойное мерцание звезд, днем — убаюкивающая медлительность облаков. И лишь случайно набежавший ветерок изредка доносил полынный аромат иных просторов, заставляя тревожно всхрапывать лошадей.
Между тем приблизился месяц Пятой луны — время, когда родовые князья должны съезжаться к священной Хуннской горе для жертвоприношений и поклонений предкам, небу, земле и духам. По обычаю это совершалось три раза в году — в Первой, Пятой и Девятой лунах. Но минувшей зимой впервые за много лет князья не поехали к Хуннской горе, ограничившись жертвоприношениями в своих кочевьях. Все понимали, что такое пренебрежение к святыням ничего доброго не сулит. Поэтому, когда Модэ разослал гонцов, призывая князей в ставку, отказаться никто не посмел. С охотой или без охоты, но съехались все.
