«Ты и так достойнее многих, Роберт. Ты самый достойный из всех, кого я знаю. И я люблю тебя не за твои достоинства или ум. Пусть ты и не станешь знаменитым, я все равно буду любить тебя».
«Я не смогу ждать год, до начала каникул, я приеду к тебе между семестрами. Пусть на один день, но я больше не могу жить, не видя тебя. Буду двадцатого ноября. С вокзала пришлю телеграмму на имя Лилии».
Как только я прочитала эти строки, сердце чуть не выскочило у меня из груди. Он приедет! На день! Тут же понеслась к Лилии с радостной новостью. Мы стали придумывать, как я смогу выскользнуть из пансиона. Конечно, все ученицы знали лазейки в ограде, но уйти на целый день нам никто не позволит. Да и горничная может что-то заподозрить. В итоге мы договорились, что я «страдаю от женских недомоганий» и проведу целый день в комнате. А Лилия останется и за меня, и за себя (хорошо, что наши спальни рядом). Именно она будет лежать одетой в кровати в моей комнате и стонать (когда это понадобится). Но на обед и ужин подруга появится, чтобы сообщить всем желающим, что она «будет сидеть с бедной Софией в ее спальне». План был так себе, но ничего другого придумать мы не смогли. Лилия украла для меня у своей горничной простой темный плащ, чтобы прикрыть дорогую одежду и обувь, если вдруг встречу кого по пути из школы или при возвращении.
Двадцатого утром пришла телеграмма «На развилке возле часовни святого Иосифа весь день».
Наверное, у меня на время выросли крылья. Часовня была в нескольких милях от школы, но я не заметила дороги. Эти мили я пробежала, казалось, за минуту. Роберт ждал меня возле почтового столба с указателем, в дорожном костюме, через руку было перекинуто пальто. Небольшой саквояж стоял рядом на обочине. Я, не останавливаясь, бросилась в раскрытые объятия. Не могла вымолвить и слова, только исступленно целовала любимое лицо, гладила плечи, руки, вдыхала родной запах и плакала от счастья.
– Софи! Боже мой, Софи, – шептал Роберт между лихорадочными поцелуями. – Любимая моя…
Наверное, только в семнадцать лет можно без оглядки, наплевав на мораль, этикет и нормы поведения, предаваться безумию. Только в семнадцать любовь бывает такой головокружительной и страстной, без сомнений, без неуверенности. Мне казалось, нам все по плечу, мы преодолеем любые препятствия, ведь главное – мы любим друг друга.
– Ты попросишь у родителей моей руки? – шепнула я, спрятав залитое слезами лицо на его груди. Уткнулась носом в шерсть сюртука и положила ладонь туда, где находилось его сердце, прислушиваясь к бешеному стуку.
– Да, попрошу, – без колебаний твердо ответил Роберт. Я подняла голову и утонула в его глазах. Он был серьезен и даже немного хмур. Словно готовился к смертельной схватке. – Я даю тебе слово, Софи, мы будем вместе.
Легкая дрожь в голосе выдавала его волнение. Но во взгляде горел огонь решимости и упорства. И я поверила ему. Поверила, что Роберт сможет уговорить моих родителей. Мы сможем. Ведь Роберт самый умный и обаятельный на свете. Он обязательно понравится родителям.
Роберт подхватил свой саквояж, и мы медленно пошли по направлению к часовне. Сегодня в ней было пусто, нам повезло, что не было никого из прихожан, да и путников на дороге в этот день не было. Несколько раз за день мимо часовни проезжал дилижанс, на нем и приехал Роберт, но до следующего было еще много времени. Мы уселись на скамью и прижались друг к другу.
– У меня здесь немного еды, – произнес Роберт, открывая саквояж, – несколько сэндвичей и сыр.
Я обрадованно потерла руки. Перед встречей так нервничала, что выскочила из школы, не позавтракав.
– Когда мы объявим о нашей помолвке? – спросила с набитым ртом.
Роберт с ласковой улыбкой смотрел на меня. Поцеловал в уголок рта, тронул выбившуюся из-под шляпки прядку, взял мою ладонь и прижал к своей щеке.
– Я хочу все-таки подождать до окончания Кембриджа, Софи, – ответил он, вздыхая. – У меня будет больше шансов произвести впечатление на твоих родителей, если будет диплом. Возможно, к тому времени я уже найду работу.
Роберт смотрел на меня как на самое дорогое существо на свете.
