плюс тысяча метров в секунду. Одно событие происходит относительно одного человека, или наблюдателя, а другое — относительно другого. Это и называется относительностью.
— Уууууу! — взревел оглушительный голос. — Я сломал себе передний верхний зуб. Железо очень жесткое. Но я скоро, мальчуган, очень-очень скоро. Уууууу! Ужасно болит! — Рев сотрясал весь дом. Гром тоже ревел, будто от жалости.
— Скорей, скорей, скорей! — ревел, то есть пищал, Альберт.
СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ
— Поэтому, — продолжал Эдгар, задыхаясь, — человек, смотрящий на человека, бегущего по крыше поезда, может считать, что этот человек бежит со скоростью света, а не быстрее — ведь быстрее невозможно, — только если он удлинит секунды — то есть секунды в движущейся системе, то есть в поезде. По-моему, так.
— Ты хочешь сказать, — пропищал Альберт, — что в движущейся системе пространство сжимается, а время удлиняется.
— Я хочу сказать… — повторил Эдгар и с громадным облегчением увидел, что люк приходит в движение. Тяжелая плита начала подыматься, и послышалась сладкозвучная музыка, как бы приветствуя его на пути к свободе.
— Удачи, — пропищал Альберт. — Ой, я вижу его пальцы. Заберусь-ка лучше в свою щель.
И он убежал. Эдгар горячо поблагодарил его вслед и сам бросился к люку, чтобы залезть в открывшееся отверстие. Он оглянулся и увидел, что рука уже протиснулась через пролом от вышибленной двери и корежит железную перегородку. Вот рука зашарила по комнате; она была очень волосатая и со сломанными ногтями. Рука начала заполнять всю комнату.
— Сейчас я тебя поймаю, вот-вот нашарю. Ах, Эдгар, как чудесно мы проведем время вместе!
Эдгар видел перед собой сплошную тьму. Он полез в нее, нащупывая ногами ступеньки. Но ступенек не было — только длинный плавный спуск. Эдгар полетел вниз, скользя сквозь тьму.
Глава 8 СКВОЗЬ ДЫРОЧКУ В ПАРТЕ
Тьма, тьма, тьма, тьма, тьма и вой ветра, но ливень и гром были уже позади и затихали. Проблеск света, отблеск света, блеск света — и он уже мигал от сияния дня, хотя, когда он начал спускаться, уже был вечер. Эдгар осмотрелся и увидел тысячи людей, снующих туда-сюда, радостных и возбужденных — хотя некоторые дети плакали от перевозбуждения — и одетых по старой моде: женщины в огромных юбках с турнюрами, мужчины — с тростями, в серых цилиндрах. Он оглянулся: увидел, что отверстие, откуда он появился, постепенно закрывалось и сливалось с поверхностью гладкой стены. Эдгар поднял голову и увидел огромную стеклянную крышу, через которую светило солнце. С ним заговорил высокий мужчина:
— Как ты странно одет, мальчик! Наверное, ты часть Экспозиции?
— Какой экспозиции, сэр? — спросил Эдгар, готовый, оказавшись в безопасности, быть со всеми вежливым, любезным и воспитанным.
— Великой Экспозиции, разумеется, — засмеялся мужчина. — Ты слышала, Марта? — сказал он своей маленькой толстенькой жене. — Вы слышали, Летиция, Евгения, Мэри, Фиби, Вики, Эрминтруда, Гертруда, Энни, Хлоя, Альберта? — обратился он к своим многочисленным дочерям. — Юноша интересуется: какая экспозиция? — Все они рассмеялись, но довольно добродушно. — Да это же Величайшая Экспозиция в мире, — сказал мужчина. — Здесь есть всё. Ее можно объехать только на железной дороге.
Тут же, пыхтя, подошел поезд, и машинистом с кочегаром оказались не кто иные, как Боб Эклс и Николас, два матроса, которые отвезли Эдгара с корабля на остров.
— Лезь к нам в кабину, малец, — сказал Николас. — Спой нам песню, чтоб дружно мы поезд вели.
— А где — гм — юная — гм — леди? — поинтересовался Эдгар. — Рода какая-то.
— Рода Флеминг?! — воскликнул Николас. — Все там же, и все ворчит. Она не любит темноты, поэтому я, как видишь, слегка распахнул рубашку, чтобы она выглядывала. Залезай, малец.
Эдгару очень хорошо было стоять в кабине, среди раскаленного воздуха, пара и смазанного железа. Они покатились, пыхтя, и Эдгар запел:
Вперед паровоз по рельсам летит,
И хоть в угле кочегар,
И хоть машинист от жары кряхтит,
Но ходит поршень, и клапан свистит,
И топка как самовар пыхтит,
И нет лучше дыма, чем пар!
А Боб Эклс и Николас подхватили припев:
