— Ты меня так успокоила, — сказал Генри. Он остановился на светофоре и обернулся ко мне. — Это моё спокойное лицо.
— Ты говоришь, как Ашер, — парировала я. — У него есть выражение лица на все случаи жизни.
— А вот у тебя, — сказал Генри, — есть покер-фейс, который появляется, когда ты о чём-то волнуешься.
— Не только я молчала, — заметила я. Первую половину пути Генри был погружен в свои мысли не меньше меня. И не только у меня есть покер-фейс, — мысленно добавила я.
Я думала об Уолкере Нолане. О чём думал Генри?
— Джон Томас Уилкокс, — у Генри отлично получалось менять тему разговора. — Сегодня на пятом уроке. Что бы он ни говорил о тебе или об Айви, он не достоин даже секунды твоих размышлений.
— Тебе не кажется, что это немного лицемерно — говорить мне не обращать внимания на то, что Джон Томас сказал об Айви? — небрежно произнесла я. — Ты никогда не был членом фан-клуба Айви Кендрик.
Я ожидала, что Генри ответит мне остроумной репликой, но вместо этого он снова замолчал.
За год до того, как я поступила в Хардвик, отец Генри погиб в автокатастрофе — по крайней мере, так считало большинство людей. Но Генри рассказал мне правду: его отец покончил с собой, а Айви скрыла это. Никто кроме Генри и Айви — и меня — не знал о том, что произошло на самом деле.
Она сделала меня соучастником. Я всё ещё видела боль на лице Генри, когда он произносил эти слова.
Я не хотела, чтобы он когда-нибудь снова почувствовал эту боль, пусть даже всего на миг.
— Ты совсем не такой, как Джон Томас, — сказала я Генри. — Я это знаю. Прости. Просто мне…
— Не нравится, когда тебе советуют, как себя с ним вести, учитывая то, что ты и сама можешь справиться с Джоном Томасом Уилкоксом? — предположил Генри.
— Именно, — согласилась я. — Но ещё… Я даже о нём не думала. Я думала о том, что сегодня произошло. О взрыве, — вот и вся правда, которую я могла сказать, не нарушая данное мной Боди обещание.
Я думала об Уолкере Нолане и Даниэле Николае.
— Это иначе, — мягко произнёс Генри, — для тех, кто кого-то потерял.
В Хардвике не было ничего общего с моей бывшей школой в Монтане. По коридорам ходила Анна Хейден с личной охраной. За происходящим на территории школы наблюдали камеры слежения. Каждого посетителя подвергали проверке. Школьные охранники были незаметны, но вооружены.
Возможность ходить в школу, которую охраняли лучше, чем некоторые государственные учреждения, странно на нас влияла. В Хардвике ученики были хорошо осведомлены о широкомасштабных атаках, но нас заставляли поверить в то, что подобное не могло произойти здесь.
Некоторых из наших одноклассников потряс сегодняшний взрыв. Другие, вроде Джона Томаса, смогли отмахнуться от этого. Но Генри был прав — для нас это всегда будет иначе.
Если ты встречался со смертью лицом к лицу, тебе было проще почувствовать её дыхание на своей шее — и на шеях твоих близких.
— Я всё ещё вижу Айви с бомбой на груди, — я никому об этом не рассказывала. Я повернулась к окну, чтобы Генри не видел выражения моего лица. — Иногда, — мягко продолжила я, — я просыпаюсь посреди ночи, и на какой-то миг мне кажется, что я снова в том подвале с телохранителем президента.
На миг повисла тишина. А затем Генри отплатил мне той же монетой.
— Это я нашел моего отца.
Я не стала оборачиваться к Генри. Если бы я смотрела на него, он бы не стал об этом говорить.
— Я думал об этом, когда услышал о взрыве, — сказал Генри. — Видел это. Мой отец просто… лежал на полу. С открытыми… пустыми глазами. В те выходные меня не должно было быть дома. Никого из нас не должно было там быть. А когда я нашел его…
Его глаза притягивали мои, словно магниты.
— Я сбежал, — сказал Генри. — Я просто… сбежал. А через несколько часов мне позвонили и сказали об аварии.
Аварии, которую подстроила Айви.
Горе походило на матрешку. Каждая следующая травма состояла из травм, через которые ты прошел до неё. Когда мне было четыре, я не знала, как скорбеть по моим родителям — родителям Айви. Но я скорбела о них в тринадцать, когда Айви ушла из моей жизни, и в пятнадцать, когда заболел дедушка. На протяжении прошлых месяцев я чувствовала это снова и снова.
