— Банч! — старался я перекричать горланов, пытавшихся привлечь внимание подручного или поймать служанку за фартук. — Банч!
Дородный бармен, обозревавший это столпотворение со спокойствием, выработанным за долгие годы службы, повернул голову. Он махнул мне рукой, которая у него была величиной с лопату, и я протолкался к стойке.
— Райшед. — Он подал мне высокую бутылку эля, суя серебро в карман фартука, повязанного под бочкообразным животом.
— Ты не видел Йейна? Присягнувшего Ден Котайсу? Я был тут с ним вчера.
Я наклонился над старой деревянной стойкой, залитой пивом, и понизил голос до приглушенного рева. Сегодня, как только пробьют первые куранты ночи, Йейн снова будет в карауле, но он сказал, что встретится здесь со своей возлюбленной — хозяйка обычно отпускает ее на последних курантах дня. А возлюбленная была той самой камеристкой у Тор Силарра, которой вся эта история с поисками Темара показалась столь романтичной.
— Там, сзади, с Изинной.
Лицо Банча, рябое и круглое, как луна, потемнело от гнева, и он откинул крышку стойки, чтобы выйти и схватить двух парней за шивороты дорогих сюртуков. Не знаю, где люди нашли место, но все расступились, когда он выбрасывал буянов в канаву. Один начал спорить, поэтому я оставил Банча объяснять юнцу ошибку его поведения, и нырнул в заднюю дверь.
Даже со всем этим лязгом крышек на котлах, стуком ножей по доскам и тявканьем собаки, которая бегала в колесе, поворачивая вертел, в кухне было тише, чем в пивной. Горсть девушек готовили еду со всех сторон. Стоило им на минуту остановиться, как они получали новые указания от тучной женщины, которая управляла своим владением, жестикулируя железной ложкой.
— Нарежь еще хлеба и полей мясо, пока оно не высохло! — велела Изинна розоволицей девушке, подкрепляя свой приказ легким подзатыльником. Неуклюжая девица завизжала, обжигая пальцы разливательной ложкой, лежавшей на противне под мясом, и уронила ее, разбрызгивая горячий жир.
Я торопливо шагнул в сторону.
— Где Йейн? — спросил я Изинну.
Она убрала за ухо прядку волос, выбившуюся из-под грязной косынки. Когда-то эта косынка была, вероятно, желтой, под цвет ее полинявшего платья. И этот цвет должен был идти ее иссиня-черным крашеным волосам, у корней которых виднелась седина.
— В судомойне. — Дежурная улыбка исчезла с лица Изинны.
— Что случилось? — нахмурился я.
— У Кридиллы неприятности. — Изинна сокрушенно покачала головой. — Ну давай, иди. Ты поел? — Она схватила крошащийся ломоть хлеба из корзины проходившей мимо девушки и шмякнула па него толстый кусок говядины. Подтолкнув меня, развернулась, чтобы преподать несчастной девице урок: на сколько частей нужно резать каравай, чтобы трактир не разорился на счетах от булочника.
В судомойне высились стопки грязной глиняной посуды, дожидаясь двух круглолицых девчушек, которые стояли на ящиках у глубоких каменных раковин. Вместо того чтобы работать, и та, и другая таращили круглые глаза на Кридиллу, рыдающую на плече Йейна.
— Криди, цветик мой, Криди. — Йейн заметил меня, и в его взгляде отразились облегчение и едва подавляемый гнев.
— Что случилось?
Рыдания Кридиллы приутихли, и девушка повернулась кругом. Каштановые волосы спутались на хорошеньком личике, но они не спрятали безобразный синяк, огромный фиолетово-черный след высоко на скуле. Глаз у нее наполовину заплыл, и вокруг пореза, видимо, оставленного перстнем, засохла корка крови.
— Что случилось? — повторил я, отдавая хлеб и мясо девочке-судомойке, которая не сводила с них глаз.
— Это все барышня Лида Тор Силарр. — Йейн ухитрился сдержаться, но у него по-прежнему был вид человека, который отчаянно ищет, кого бы ударить, и в роли мишени явно представляет меня. — Сразу после полудня пришла госпожа, вся возбужденная, и приказала дочерям вывернуть сундуки, проверяя по описи каждую шкатулку. — Он озадаченно покачал головой. — Госпожа стала забирать вещи, приказывая Лиде пе шуметь. А та все кричала, что эти ожерелья нужны ей для сегодняшнего вечера.
— Она была в ярости, — произнесла Кридилла дрожащим голосом. — Но я ничего не сказала, честное слово.
