Леви резко вскочил с травы, направился к моим качелям.
— Знаешь, какое желание я загадаю в день рожденья?
— Понятия не имею, но знаю, какое загадает твоя мамка.
— Риторические вопросы — не лучший способ с ним справиться, — сказал Калев. А Леви обхватил цепочки, оттолкнулся, подняв облачко душной пыли.
— Ты идиот, — говорил Леви, раскачиваясь. — Такой идиот, просто даже не верится иногда, что человек может быть таким…
Тут он остановился, прислушался.
— Слышите, — сказал он. — Вертолет.
Я посмотрел в небо, выгоревшее до абсолютной, безоблачный синевы. По его мареву неспешно двигался черный вертолет.
— Летит в какой-нибудь Афганистан, — сказал я. — С бомбами. Или с гуманитарной помощью. Никогда точно не знаешь.
— Попробуй, — сказал Калев. — Ну, хотя бы только попытайся наслаждаться детством.
— Я рано повзрослел. К примеру, начал курить в одиннадцать.
Леви приподнял голову, следуя взглядом за движением вертолета.
— Вы никогда не боялись биологических атак? — спросил вдруг он. — Или химических? Вы никогда не боялись, что над нами что-нибудь распылят?
Леви коснулся пальцами шеи, словно ему стало тяжело дышать или, может быть, он просто испугался этого. Война есть война. Одна из самых странных штук о современности состояла вот в чем: войну вели ограниченные контингенты, люди нажимали на кнопочки из безопасных мест, а беспилотники сметали целые города. Но люди в Новом Мировом Порядке погибали все равно, только те, которые никакого отношения к войне не имели, никогда не брали в руки оружия и ни о чем не подозревали. Люди, которым не было интересно, что можно сбросить на крошечную страну в джунглях больше бомб, чем за всю Вторую Мировую на всех участников. Терроризм, война против которого и создала Новый Мировой Порядок, превратился в угрозу вроде автомобильной аварии — слишком реальную, чтобы сбрасывать ее со счетов, но слишком тревожащую, чтобы думать о ней постоянно.
Это просто всегда случалось. С неизбежностью и, может быть, в вашем городке. Один политик как-то сказал: чем больше бомб мы сбросим на них, тем меньше взрывов прогремит здесь, в Эдеме, и во всем Новом Мировом Порядке.
Этот чувак имел смелость не скрывать, что наши жизни стоят дороже, и оттого вызвал у меня такое отвращение, что я решил поскорее вырасти, чтобы проголосовать за кого-нибудь другого.
Так вот, мы были во дворе, а вертолет пролетел мимо. Всегда одинаковые черные вертолеты, в новостях, и в небе. Я сказал:
— Помните ту историю, когда вертолет сбросил бомбу на какой-то маленький, ничем не примечательный городок, и от здания городского совета осталось примерно то, что есть от нашего городского совета, только за минуту?
— Макси!
— Что? Давайте смотреть правде в глаза.
Эли полез на дерево доставать кота.
— Какая разница смотрим мы ей в глаза, или нет? — спросил он, балансируя на ветке. — Кстати, тут вишня.
— О, вишня! — сказал я, и мы с Калевом направились к Эли, а Леви продолжил качаться на качелях.
— Вы умрете, — сказал он.
Но умер только Калев. Прошло лето, и Калев откинулся, а вишню мы всю съели. Да и один из дедов в доме напротив, вроде как, тоже отдал Богу душу. Вот она жизнь, непредсказуемая и прекрасная.
Я подумал, они ведь похоронили его. Калева, не деда. Но деда, я надеялся, тоже. Леви сказал:
— Мне хочется, чтобы ты столько всего узнал! Жаль, что нельзя все закачать тебе прямо в мозг. Хотя в научной фантастике можно.
Я закурил, с удовольствием затянулся, и голова закружилась. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев и особую, предобморочную легкость. Первая утренняя сигарета за долгое время, надо же.
— Ладно, — сказал я. — Начнем с малого. О чем ты сейчас думаешь?
— О японских трешовых сериалах из восьмидесятых, — ответил Леви, не задумавшись, ни на секунду. — И о том, что у Рафаэля хронический тонзиллит, а он сидел рядом со мной в столовой вчера.
Ахет-Атон был покрыт тонким, слабым слоем далеко не кристально чистого снега. Я однажды видел фотографию, с помощью которой наш мэр, как провинциальный паук, пытался заманить в Ахет-Атон туристов. Какой-то лицемер сфотографировал нашу главную улицу с рядками одноэтажных магазинчиков, старомодными вывесками над аптеками и бакалеями, так что создавалось впечатление, будто место уютное, пропитанное духом чего-то старого-доброго. Подпись под фотографией гласила: «Ахет-Атон — образчик ностальгической сентиментальности маленького городка. Насладитесь лавками, домиками и улочками старой-доброй А.»
