— Умей предсказать пожар с точностью до минуты. Затем подожги свой дом, оправдывая предсказанье.
— Что?
— Дитя Европы, — прошептал я, а затем уставился на Гершеля.
— Привет! — сказал я.
— Чего тебе надо, Шикарски?
— Мы что поменялись ролями? Обычно это я тебя спрашиваю. Ах, ну да, у тебя же теперь такая травма!
Маленькие глазки Гершеля в секунду загорелись тем огнем, который жжет человеческое существо, толкая его на самые ужасные и самые прекрасные поступки.
— Еще только слово, Шикарски.
— Эта фраза всегда ставит меня в затруднительное положение, я не могу придумать достаточно остроумное слово!
Гершель встал, со скрипом отодвинулся его стул. Ноам остался сидеть, и это меня удивило. Хотя, если уж он расплакался перед Калевом, наверное до сих пор пытается слепить свою самооценку из месива, которое от нее осталось. Это, должно быть, похоже на попытки сообразить снеговика из весенней грязи. Безрадостное, мерзкое занятие без определенного результата, а родители, в конце концов, все равно окажутся разочарованы.
Гершель рванулся ко мне, я расстегнул рюкзак и достал пистолет. Действовать нужно было быстро, прежде, чем Гершель понял бы, что пистолет фальшивка, и я фальшивка. Он остановился, и глаза у него были ну просто уморительные, а из приоткрытого рта вырвалось странное, совершенно коровье мычание.
— Пам-пам, — сказал я, а потом подумал ведь надо было сказать «пиф-паф». Я нажал на курок, и в лицо Гершелю устремилась струйка воды.
— Отставить панику, малыши. Он водяной. Это просто водичка, она освежает. Но я туда кончил.
И тогда Гершель меня ударил. И я подумал: только бы он не сломал мне мой семитский нос.
Гершель и не сломал, потому что я был неуязвим, а мысль — материальна.
Подкаст: Эффективные расстройства
— Твой нос, — повторил Леви, он протянул руку, коснулся пальцами моей переносицы, такое быстрое, почти неощутимое прикосновение. — Он точно его не сломал?
— Не точно, — сказал я. — Я ничего не знаю про нашу медсестру, она вполне может лгать мне, потому что не любит евреев. Но экспресс ринопластики вроде как не произошло. Просто кровил.
— Синяк будет, Макси, — Леви цокнул языком, словно в мире не было других поводов для скорби, кроме сгустка гниющей крови под моей кожей. Эли сказал:
— И Гершель обещал, что ты — труп!
— Я сказал, что трупы — Шимон и Давид, или нет? Я не помню, потому что меня мутило немножко.
Леви пожал плечами, а Эли засмеялся.
— Ты ничего не сказал! Держался достойно!
— Как боксер на ринге?
— Скорее как парень, которого кинули к боксеру на ринг!
Я заметил, что Эли оглядывается, будто Калев мог идти за нами. Он вправду обычно ходил позади, вчетвером мы на дороге не помещались. Я обернулся. Теперь за нами шел прыщавый студент (по крайней мере на нем была куртка с эмблемой какого-то братства), пожевывающий сигарету. Эли спросил:
— А с вами нельзя? У меня же та-а-акая травма!
— Цинично, — сказал я. — Вернее было бы цинично, если бы это сказал я. А из твоих уст даже очаровательно.
— Нет, я серьезно!
У Эли была забавная черта: он всегда говорил, как персонаж мультфильма, слишком эмоциональными и короткими фразами, чтобы их можно было воспринимать всерьез.
— Слушай, — сказал Леви. — Это для избранных, понимаешь? У тебя же нет психических расстройств.
— Моя мама говорит, что у меня синдром дефицита внимания.
— Твоя мама просто хочет тебя оскорбить, — ответил я. Эли протянул:
— Может быть, но все-таки!
Он пнул камушек, тот взмыл вверх, но его полет был прерван красным пожарным гидрантом. Камушек изъял из него жалобный стук, а затем рухнул обратно на асфальт. Эли хотел пнуть его еще раз, но мы прошли мимо слишком быстро.
— Там же написано «Центр психологической помощи».
— Это филиал дурдома, только там есть кофе и удобные диваны, а медсестрам можно далеко не все.
— Макси!
Леви повернулся к Эли, сказал с дребезжащим, как стекло, терпением:
— Это для детей, которым сложно справляться со своими диагнозами. Мы работаем с принятием себя, и все такое прочее. Принятие своего диагноза — работа, длиною в жизнь. Очень важная.
— Ты принял даже те диагнозы, которых тебе не ставили, твоя работа здесь закончена.
