Но нужно лы стыдиться? На этот вопрос вот уже несколько дней ему не удавалось найти ответа.
Пока струйка кофе лилась в чашку, но заметил свободное местечко между автоматом и каким-то железным сундуком. Не дождавшись последних капель, он поспешил туда и оперся на стену.
Здесь было удобно.
Он пил кофе и думал, что наверху ожидает город - городсадист, чудовище, людоед. А ему надо выходить. Ну что тут такого? Просто небольшая прогулка...
Он осмотрел плотный людской поток. Дождавшись в нем щели, резко подался вперед. Его толкнули сзади, сдавили, пытаясь оттереть в сторону, но он уже был внутри потока. Шагая в ногу с идущими рядом, он постоянно всматривался, прикидывая, как бы сделать шаг в сторону. Таким образом ему удалось влиться в самую быструю струю потока и там, уже без фокусов, он направился к эскалаторам.
И вот он на улице.
Острый скрежет металлических колес, спорящих с металлическими рельсами, будто разрезал тело пополам и бросил его на каменные плиты. Запоздалый грохот набросился сверху и принялся давить. Его кости захрустели под тысячами шагов. Потом лязганье железных цепей превратило тело в крошево, толстые шины тронулись со скрипом, распластывая последние кусочки. Какая-то сирена торжествующе оповестила о конце и удалилась.
И тогда пятно из плоти и крови стало закипать, вздрогнуло, втянуло в себя края и вытекло под ноги людей у соседнего здания.
Лужица набухла, раздулась шаром, который качнулся, взлетел и понесся в потоке.
Это был шар ощущений и оголенных нервов, который только что был и снова станет Николаем Фаустом.
Свора неслась с ревом и угрозой, ничего не замечая в общем беге. Нет, вот она увидела его, остановилась и оскалила зубы.
Свора ждала, чтобы он сделал шаг в сторону и тогда...
Он ощутил сильный толчок в спину и это привело его в чувство. Свет стал зеленым. Его толкнули еще раз и он пошел, сумел перейти улицу, и даже ловко увернулся, чтобы не столкнуться с каким-то высоким грубияном, идущим против течения, причем обутым в тяжелые ботинки на роликовых коньках. Неестественно широкие плечи и грудь говорили о скрытой под одеждой брони. На локтях и коленях у него были пристегнуты жесткие пластмассовые щитки. Толпа в ужасе отступала перед ним, давая дорогу. Безумец!
Шок прошел. Он снова мог воспринимать окружающий мир, даже посматривая с любопытством на тех, кто шел в шлемах. Вот они идут по своим делам с отсутствующими и неподвижными лицами, не видя ничего вокруг, будто их здесь нет, но все-таки идут, останавливаются на перекрестках, подчиняются сигналам светофоров, поднимаются по лестницам и выходят из трамваев. Как роботы. Надо ли их презирать?
Он усмехнулся. Ему захотелось крикнуть: "Хорошо на холме, правда?" Но он не крикнул - они же ничего не слышат, к тому же у них свои холмы, синие или оранжевые, а, может быть, и не холмы даже, а моря, снежные вершины, реки, комнаты, замки... Чего только у них нет! Как вот у этих впереди.
ПOTOK раздваивался на два запутанных ручейка, которые обтекали маленький островок на тротуаре. Там, прямо на плитах сидели на коленях люди с невидящими глазами. Неизвестно над чем cмeялись, не их веселилa не громкая музыка из радио, оставленного в середину круга, потому что все они были в шлемах.
Музыку слышать они не могли, что-то другое объединяло их, что-то другое видели и слышали они, становясь от этого счастливыми.
Только двое из них - юноша и девушка стояли рядом, чуть касаясь друг друга грудью, плечами и лицами. Руки их были бессильно опущены и они медленно покачивались в такт.
Какая музыка была у их танца?
Свет, чистота и покой встретили его у входа института - они всегда присутствовали в этих стенах.
Николай Фауст неторопливо шел по подвесному коридору и смотрел вниз на прозрачные крышки клеток, разделенных несколькими пластами толстого стекла.
В клетках жили тополя, каштаны, березы, а также другие деревья и кустарники, у которых не было и, может быть, не будет имен, если они не выживут. В каждой клетке жила миниатюрная копия уличного ада. Автоматы заботились о шуме, серной окиси, смоге, вибрациях и скудном осветлении, растения же должны были заботиться сами о себе.
